— Я скажу вам только об одном, самом важном для меня, — начал он.
Предположив, что Роджер будет говорить об открытии его настоящего происхождения, она прервала его:
— Не стоит вспоминать об этом.
— Наоборот. Это благодаря вам мне удалось не одичать, не стать хамом, развивать свой интеллект.
Она удивленно посмотрела на него.
— Ах, вот вы о чем, о тех книгах?
— Да, о книгах, которые открыли мне мир, которые разбудили во мне любознательность.
— Но и до моего появления вы брали книги в библиотеке.
— О да! Мне давали разные: для молодежи, поучительные материалы, старые романы, словом, все, что поддерживало меня на определенном уровне. Вы первая познакомили меня с поэзией. Боже, что это было за открытие для меня! Вы подбирали совершенно иные книги, о существовании которых я и не догадывался, книги, в которых каждая мысль была наполнена смыслом и заставляла задумываться. Вы давали мне читать то, что читали и любили сами, чем восторгались. Вы не боялись, что бедный Матей окончательно оглупеет, что эти книги собьют его с толку. Я понимаю, что у меня много пробелов в образовании и в знаниях, но в том, что мне известно, и в том, что я вообще хочу знать, — ваша заслуга.
— Прежде всего ваша, — возразила она. — Никакая сила не смогла бы развить способности, если бы они у вас отсутствовали.
С улыбкой он покачал головой.
— Нет, нет. Не все бывает так просто. Вы знаете старого мельника Кунке?
— Конечно.
— Так он рассказывал мне когда-то, что заставило его выбрать свою профессию, хотя его отец, дед, кажется, и прадед были потомственными колесниками. Он пошел практиковаться на мельницу только потому, что у тогдашнего мельника жил прирученный журавль, к которому чужим доступ был запрещен.
— Это интересно, — согласилась она. — А что было вашим журавлем?
Он ответил не сразу.
— Не тайна ли это? — спросила Кейт.
— Нет. Я пытаюсь найти слова для объяснения, чтобы не выглядеть в ваших глазах смешным.
— Я уже говорила, что вы не относитесь к людям, которые в какой-либо ситуации могут выглядеть смешными.
— Хорошо, посмотрим, выдержит ли ваше доброжелательное мнение такое испытание. Я мечтал говорить с вами. Да, но не о покупках, распоряжениях или счетах, а о том, о чем думали вы. Разумеется, откуда было мне знать ваши мысли. Много раз мне удавалось слышать, как вы разговаривали с пани графиней или с домашними. Я знал, что эти темы вам неинтересны. Может быть, только с ксендзом вы обсуждали интересующие вас вопросы.
— Это правда, — согласилась Кейт с улыбкой. — Вы были хорошим наблюдателем.
— Единственным указателем для меня явилась ваша литература. Почти всегда я знал, что вы читаете. Отвлекаясь по каким-нибудь делам, вы часто оставляли книгу на видном месте. Спустя несколько дней я просил ее, говоря, что много о ней слышал, и вы тогда рассказывали о ней в нескольких фразах. Проглотив книгу, я сгорал от желания высказать вам свое мнение, но у меня не хватало смелости. Таким образом, я беседовал с вами только мысленно, и никогда — словами. Я изучал каждую и представлял, как вы ее воспринимаете, какие выводы сделали, и мне казалось, что мы обмениваемся суждениями.
— Но почему вам хотелось поговорить именно со мной? — задала провокационный вопрос Кейт.
— Прежде всего потому, — после минутного колебания ответил Роджер, — что среди тех, с кем я общался в Прудах, вы были единственной, у кого я мог чему-нибудь научиться. Вы казались мне более глубокой и интеллигентной в сравнении с другими. Но в подобных диалогах была одна большая преграда: чаще всего вы читали книги на английском языке, и это приводило меня в отчаяние. В детские годы, когда для компании Гого меня допускали на его уроки, я нахватался верхов французского и немецкого языков, а об английском не имел никакого представления. Тогда я решил выучить этот язык.
— Каким образом? — заинтересовалась Кейт.
— Я купил в Познани учебник-самоучитель.
— И с его помощью можно было овладеть языком?
— О, да. Спустя пять месяцев я уже бегло читал тексты, правда, пользуясь словарем, а через год я заглядывал в него довольно редко и писал совершенно свободно.
— Это и в самом деле поразительно, — заметила Кейт.
— Вы помните, как вы удивились, когда я попросил почитать Шекспира в оригинале?
— Да, но вы объяснили мне, что хотите посмотреть гравюры.
— Я прочитал Шекспира и понял почти все. Зато в моем английском был один трагичный пробел: когда вы разговаривали с кем-нибудь по-английски, я не понимал ничего.
— Ах, вот оно что!
— В моем самоучителе не было произношения английских букв и слов. Это забавно, правда? Когда год назад я впервые приехал в Англию, обслуживающий персонал в гостинице и продавцы в магазинах принимали меня за немого или чудака, потому что вместо того, чтобы говорить, я все писал на бумаге и просил дать мне письменный ответ. Но говорить все-таки я научился за довольно короткий срок.
Он замолчал и через минуту добавил:
— Видите, какова суть моей благодарности.
Она была сильно взволнована и не ответила, потому что не могла найти что-нибудь традиционное, ничего не значащее, а показать свое волнение ей не хотелось.
В поместье уже знали о случившемся и встречали как счастливо спасшихся. Рассказ об этом происшествии занял мало времени. Интерес всех сконцентрировался вокруг предстоящего отъезда пани Матильды. Тетушки Бетси и Клося вели непримиримый спор при упаковке сундуков. Все обсуждали, кому пани Матильда доверит управление домом. В комнатах завязывались интриги, слышался шепот и ссоры. Предполагали даже, что Кейт специально приехала, и только ее заявление за ужином о том, что она возвращается в Варшаву, положило конец спорам на эту тему.
В состоянии здоровья пани Матильды ничего не изменилось, и с согласия врачей перед сном она смогла провести несколько минут с сыном и Кейт. Она была настроена более оптимистично, чем утром, и, желая им спокойной ночи, сказала:
— Если Вена поможет, то мне бы хотелось на реабилитацию поехать на Капри. Не была я там очень давно. На острове зимы почти нет, а весна удивительно красивая!
Когда Роджер и Кейт спустились вниз, там уже никого не было. Домочадцы разошлись по своим комнатам, слуги закончили уборку. В камине весело и призывно горел огонь, и стояла приготовленная бутылка старого бургундского вина, а на подносе — приборы для подогрева.
Кейт, занятая мыслями о тетушке, машинально села в кресло у камина, и только тогда осознала, что все приготовленное она приняла как нечто совершенно естественное, что задуманное Роджером не стало для нее неожиданностью, хотя он не говорил ей об этом. Он распорядился, точно был уверен, что Кейт примет это как что-то само собой разумеющееся, как свое желание.
