Жан Лафит проверял счета, прихлебывая кофе и поедая чудесные французские пончики, когда на терpace появилась Хулиана и положила перед ним маленький сверток. При виде девушки, которая снилась ему каждую ночь, сердце корсара забилось сильнее. Развернув платок, он не сдержал удивленного возгласа.
— Сколько это стоит, по-вашему? — спросила девушка и, густо краснея, предложила пирату сделку.
Пират был глубоко потрясен, когда узнал, что сестры смогли сберечь драгоценности; второе потрясение ожидало его, когда он понял, что пленницы хотят купить рабов ценой собственной свободы. Что скажут на это Пьер и другие капитаны? Лафит отдал бы все на свете, чтобы Хулиана не думала о нем как о бессердечном разбойнике и работорговце. Впервые в жизни он устыдился своего ремесла. Жан не хотел покупать любовь красавицы, потому что не мог предложить ей взамен свою, однако он должен был по крайней мере завоевать ее уважение. Деньги не имели значения, можно было заработать еще, а уж заткнуть глотки своим компаньонам он как-нибудь сумел бы.
— Эти камни стоят очень дорого, Хулиана. Хватит, чтобы купить рабов, заплатить выкуп за вас и всех ваших друзей и вернуться в Калифорнию. И еще останется вам с сестрой на приданое, — произнес он.
Хулиана даже вообразить не могла, что горсть цветных стекляшек окажется такой ценной. Она разделила камни на две кучки, большую и поменьше, завернула первую обратно в платок, а вторую оставила на столе.
Девушка собиралась уйти, но взволнованный Лафит вскочил и схватил ее за руку:
— Что вы сделаете с рабами?
— Велю снять с них кандалы, а потом посмотрю, как им можно помочь.
— Что ж. Вы свободны, Хулиана. Я устрою так, чтобы вы могли уехать как можно скорее. Прошу прощения за все, что вам пришлось пережить по моей вине, но если бы вы только знали, как я хотел бы повстречать вас при других обстоятельствах. Прошу вас, примите это в подарок. — И он протянул ей оставшиеся на столе камни.
Хулиана, потратившая столько сил, чтобы разлюбить пирата, была обезоружена. Девушка не знала, что и думать, но интуиция подсказывала ей, что Лафит готов ответить на ее чувства: это был подарок влюбленного. Заметив, что девушка растерялась, корсар не долго думая притянул ее к себе и прильнул к ее губам. Это был самый первый поцелуй любви в жизни Хулианы и, несомненно, самый прекрасный. Такие поцелуи запоминают навсегда. Девушка чувствовала близость пирата, его руки на своих плечах, его дыхание и тепло, исходящий от него волнующий мужской запах, его язык у себя во рту, и дрожь пробирала ее до костей. Ее страсть к Лафиту только просыпалась, но это была настоящая страсть, древняя, вечная, всепоглощающая. Хулиана знала, что больше никогда никого не полюбит, что эта запретная любовь останется ее единственной любовью на всю жизнь. Она потянулась к Жану, вцепившись в ворот его рубашки, и ответила ему с таким же пылом, чувствуя, что сердце готово разорваться от боли: то было их прощание. Когда влюбленные насытились поцелуем, девушка упала на грудь пирату, едва дыша, бледная, с отчаянно бьющимся сердцем, а он нежным шепотом повторял ее имя: «Хулиана, Хулиана, Хулиана».
— Мне нужно идти, — проговорила она, отстраняясь.
— Я люблю вас всем сердцем, Хулиана, но и Катрин я тоже люблю. Я никогда не оставлю ее. Сможете ли понять меня?
— Да, Жан. Я полюбила вас себе на горе и знаю, что мы никогда не будем вместе. А за преданность Катрин я люблю вас еще сильнее. Дай бог, чтоб она поскорее поправилась и вы были счастливы…
Жан Лафит хотел снова поцеловать девушку, но та бросилась прочь. Оба они были слишком взволнованны, чтобы заметить мадам Одиллию, все это время наблюдавшую за ними.
Хулиана точно знала, что ее жизнь кончена. Без Жана ее существование не имело смысла. Девушка даже хотела умереть, как героини обожаемых ею романов, однако она понятия не имела, где можно подхватить туберкулез или подобный ему аристократический недуг, а смерть от тифа казалась ей не слишком благородной. Убивать себя Хулиана не собиралась: несмотря на чудовищные страдания, она все же не была готова обречь себя на адские муки; даже Лафит не стоил такой жертвы. Кроме того, девушка понимала, что ее самоубийство повергло бы в отчаяние Исабель и Нурию. Единственным выходом оставался монастырь, однако монашеское облачение не слишком подходило для жаркого климата Нового Орлеана. Да и покойный отец Хулианы, который всю жизнь был убежденным атеистом, вряд ли одобрил бы такое решение. Томас де Ромеу предпочел бы видеть свою дочь женой пирата, но никак не монашкой. А значит, нужно было поскорее покинуть Луизиану и посвятить себя заботам об индейцах в миссии доброго падре Мендосы, о котором Диего так много рассказывал. Она навсегда сохранит в душе облик Жана Лафита, его вдохновенное лицо, темные как ночь глаза, копну волос, его рубашку из черного шелка и золотую цепь, его крепкие руки, которые обнимали ее, и поцелуй, который он ей подарил. Хулиана не могла найти утешения в слезах. Девушка давно выплакала все свои слезы, никогда в жизни она не плакала так много, как в те дни.
Стоя у окна, Хулиана смотрела на море и молча пыталась преодолеть разрывавшую ее сердце боль, как вдруг почувствовала чье-то присутствие. Это была мадам Одиллия, прекрасная как никогда, в платье и тюрбане из белого льна, с рядами янтарных ожерелий на груди, тяжелыми браслетами и золотыми кольцами в ушах. Королева Сенегала и дочь королевы.
— Ты влюбилась в Жана, — спокойно сказала она, впервые обращаясь к девушке на «ты».
— Не беспокойтесь, мадам, я никогда не встану между вашей дочерью и ее мужем. Я уеду, и он забудет меня, — пообещала Хулиана.
— Зачем тебе рабы?
— Чтобы освободить их. Вы ведь поможете им? Я слышала, квакеры защищают рабов и помогают им перебраться в Канаду, но я не знаю, как с ними связаться.
— В Новом Орлеане есть много свободных негров. Твои рабы смогут найти работу и жить в городе, а я помогу им устроиться, — предложила королева.
Она помолчала, внимательно разглядывая Хулиану своими ореховыми глазами, перебирая янтарные бусины, подсчитывая, размышляя. Наконец ее суровый взгляд немного смягчился.
— Хочешь увидет Катрин? — глухо спросила Одиллия.
— Да, мадам. И еще мне хотелось бы увидеть малыша, чтобы запомнить обоих, так мне будет проще представлять Жана счастливым, когда я стану жить в Калифорнии.
Мадам Одиллия провела Хулиану в другое крыло дома, такое же чистое и уютное, как остальные комнаты, в которое она поместила своего внука. Детская напоминала комнату маленького европейского принца, если не считать вудуистских амулетов для защиты от дурного глаза. Завернутый в кружевные пеленки Пьер спал в бронзовой колыбельке, которую качала молодая полногрудая негритянка с усталыми глазами, а маленькая темнокожая девочка обмахивала младенца опахалом. Одиллия откинула москитную сеть, и Хулиана склонилась над колыбелькой, чтобы посмотреть на сына своего любимого. Малыш был очарователен. Девушка видела не так много младенцев, но этот показался ей самым прелестным на свете. Одетый в одну лишь распашонку, он лежал на спине, раскинув ручки и ножки, и крепко спал. Мадам Одиллия жестом позволила ей взять ребенка на руки. Как только Хулиана прижала малыша к груди, прикоснулась губами к его почти лысой головке, увидела его беззубую улыбку, потрогала тоненькие пальчики, придавивший ее душу тяжкий черный камень начал уменьшаться, отпускать, исчезать. Девушка принялась осыпать поцелуями голенькие ножки младенца, его животик с едва зажившим пупком, потную шейку, и из глаз ее хлынули потоки жарких слез. Она плакала не от ревности, а от нежности, внезапно охватившей все ее существо. Бабушка положила Пьера в колыбель и жестом приказала Хулиане следовать за ней.
