В довершение всего пришли усталость, голод, сильный ветер, холод и дождь.
Раздавались воззвания к Богу на разных языках, однако ничто не помогало. Танковые гусеницы скрежетали по залитой кровью земле Украины и Польши.
У одной из медсестер оказалось немного морфия, мы ввели его матери близнецов. Раздобыли молока и приготовились ехать дальше. Но вокруг стояли сотни людей. Они умоляюще простирали к нам руки.
— Возьмите нас с собой. Не бросайте на верную смерть!
Чего они только не предлагали за крохотное местечко в танке! Сидели на башне, на передней и задней части танка. Висли, держась за амбразуры. Многие сидели на длинном стволе пушки, крепко прижавшись плечом к плечу. Мы бранились, грозили им автоматами, чтобы отогнать от дул пушки, пулеметов и огнемета, но они не обращали на это внимания.
Старик в отчаянии потряс головой.
— Господи! Если придется вступить в бой, они все погибнут!
Мы взяли в танк нескольких детей, потом захлопнули люки. И начался наш марш смерти.
Через несколько километров мы встретили четыре танка. Они были из Второго танкового полка и, как и мы, потеряли связь со штабом.
Командование над всеми пятью танками принял восемнадцатилетний лейтенант. Он приказал всем беженцам слезть, но никто не повиновался. Наоборот, на танк влезли еще несколько беженцев и отбившихся от своих частей немцев.
Лейтенант с бранью влез в танк через нижний люк. На башне сидело столько людей, что он не мог влезть сверху.
Он объявил по радио другим экипажам, что нам нужно проехать под железнодорожной линией. Мы пока что ехали вдоль нее. Туннель был таким узким, что танки едва в него проходили.
Мы пытались объяснить беженцам, что их сметет, если они останутся сидеть на танке, и обещали снова подобрать их по ту сторону туннеля. Беженцы притворялись, что не понимают. Никто не хотел оставлять захваченное место. Не двигались даже потерявшие детей матери.
Первый танк понесся по крутому спуску. Он сильно накренился вперед. Некоторые беженцы попадали, но сумели спастись на обочинах дороги прежде, чем появился наш танк. Скрежещущие гусеницы не могли остановиться на скользкой дороге с уклоном в тридцать пять градусов.
Мы в ужасе смотрели на первый танк, въехавший в тесный туннель. Беженцев сбрасывало или раздавливало между бетоном и сталью.
Порта в отчаянии попытался затормозить, дать задний ход, но шестидесятипятитонный «тигр» неудержимо катил к ползающим, вопящим людям, которые через минуту были раздавлены стальными гусеницами.
Многие беженцы, увидев, что произошло, спрыгнули с нашего танка и попали под гусеницы следующего, который, подобно нашему, скрежеща, скользил по дороге. Люди пытались сжаться, но их всех раздавило в красно-серое месиво, стекавшее, словно краска, со стен туннеля.
Маленький мальчик бросился к нашему танку, чтобы остановить его перед матерью, лежавшей без сознания на дороге. Его перепуганное лицо исчезло под гусеницами нашей жуткой махины.
Танк ритмично подскакивал, словно мы ехали по громадной стиральной доске.
По ту сторону железной дороги мы остановились. Лейтенант к этому времени лишился разума. Забегал, сорвал награды и знаки различия, бросил их в воздух. Разжаловав себя, схватил автомат и открыл по нам огонь одиночными выстрелами.
Порта молча взял снайперскую винтовку, быстро передернул затвор и нажал на спуск.
Юный лейтенант повалился на спину, задрыгал ногами, беспомощно заколотил руками. Еще один выстрел, и он замер.
Уцелевшие беженцы и те, которых не было на танках, подошли к нам с криками и угрозами. Мы видели, как они задушили стрелков из другого танка голыми руками.
Они размахивали оружием и дубинками. Старик торопливо заскочил в танк, но не успел закрыть люк, как некоторые, взобравшись на корпус, попытались бросить внутрь гранаты.
Старику оцарапало щеку осколком.
Мы увидели, как беженцы выбрасывают трупы из люков другого танка.
Старик покачал головой.
— Господи, помоги мне. Что делать?
Порта запрокинул голову и взглянул на Старика.
— Быстрей, Старик, что прикажешь? Теперь ты командуешь всеми этими танками.
— Делайте, что хотите, я сдаюсь, — всхлипнул Старик и спустился. Малыш оттолкнул его ногами.
— Правильно, — сказал Порта. — Я понимаю. Закрой глаза, старый, женатый человек, и тогда не увидишь, что мы сделаем!
И повернулся к Легионеру, который отдавал по радио собственные приказы другим танкам:
— Сгоните беженцев! Приготовьтесь открыть огонь! Стреляйте в каждый показавшийся танк и в каждого человека с огнестрельным оружием!
Беженцы и пришедшие в отчаяние немцы, видимо, решили прикончить нас. Над нашими головами взорвалась первая ручная граната.
Я машинально навел пушку на захваченный беженцами танк. Точки сошлись. В окуляр мне был виден номер на большой башне. Малыш лаконично доложил:
— Орудие к стрельбе готово!
Замигала красная лампочка. Из дула полыхнул длинный сноп пламени, и снаряд вылетел в воздух. Через секунду башня того танка взлетела в воздух. К небу взметнулись языки огня. Повсюду валялись опаленные оторванные конечности.
Штатские подняли яростный шум. Прямо перед нами врезался в землю снаряд из противотанкового ружья. Второй разорвал гусеницу другого танка, немедленно открывшего ответный огонь.
Началась жуткая бойня людей, обезумевших от ужаса и отчаяния. Четыре танковых пушки, четыре огнемета, восемь пулеметов разили сталью и огнем беззащитные мишени.
Через десять минут все было кончено. Поврежденную гусеницу отремонтировали, и мы двинулись на северо-запад. У нас в танке была умирающая мать с новорожденными детьми и пятеро детей побольше, родители которых, скорее всего, были убиты.
Порта выразительно указал на дерево, с которого свисали тела трех немецких пехотинцев. Все четыре танка остановились, чтобы поближе разглядеть жертвы.
— Проклятье! — выругался Легионер, когда мы прочли надписи на листках бумаги, повешенных на шеи казненных: «Мы дезертиры, изменники и понесли заслуженное наказание».
Ноги их раскачивались на легком ветерке, словно маятники каких-то громадных часов. Шеи были ужасающе длинными. Казалось, они вот-вот порвутся, и в петлях останутся только головы.
Мы молча поехали дальше.
Перед въездом в другое село мы увидели еще нескольких повешенных солдат и среди них генерал-майора. «Я отказался повиноваться приказам фюрера», — гласил его листок.
В канаве лежал целый ряд пехотинцев, артиллеристов и один сапер, легко узнаваемый по черным петлицам. Их расстреляли из пулемета. Листков с надписью на них не было.
— Это дело рук «охотников за головами», — сказал Порта. — Хоть бы один из этих ублюдков оказался перед дулом нашего пульверизатора. Пусть дьявол сдерет с меня шкуру, но мерзавец получит в живот столько свинцовых конфет, что умрет от несварения!
