Вспомним, что такое юг Франции. «Юг помпезный, классический, театральный, обожающий зрелища, костюмы, подмостки, пышные султаны, фанфары и знамена, плещущиеся на ветру… Юг… с его красноречием… с его короткими и страшными вспышками гнева… А главное, с его воображением — оно является самой характерной чертой тамошней породы людей», — писал о нем Альфонс Доде, сам уроженец южного Нима[144].
Сравнительно недавние археологические исследования указывают на то, что культурные традиции этой местности восходят к палеолиту, когда были созданы, например, женские фигурки, найденные на территории климатического курорта Ментоны, или неолиту, о чем свидетельствуют менгиры[145]Лангедока.
А за 600 лет до нашей эры на южном побережье Прованса высадились греческие колонисты из Фокеи. Когда их прекрасный, с двумя превосходными гаванями, храмами и дворцами, город был захвачен персами, фокейцы не пожелали им повиноваться, сложили на корабли свои сокровища и вместе с семьями отправились к берегам Галлии, пообещав вернуться лишь тогда, когда всплывет железо, потопленное ими у берегов Фокеи при отплытии. В основанную ими Массалию, как назвали они будущий Марсель, фокейцы привезли священный огонь, зажженный от общественного очага на их родине. Неустанный труд колонистов способствовал развитию в Массалии науки и искусства. В III веке до н. э. жители Массалии подстрекали Рим к войне с Карфагеном — главным соперником греческой колонии в торговле. Во II веке — к войне с лигурами и кельтами. В результате тесных контактов с Римом выработалось римское название города — Массилия. А говорило население Прованса на трех языках: греческом, латинском и галльском. Много нового в язык Галлии привнесло завоевание ее франками, язык которых, соединившись с латынью, образовал романский язык. С развитием феодализма, означавшего торжество местных начал, увеличивалась разница между северо- и южнофранцузскими говорами. Провансальское наречие господствовало на обширном пространстве, некогда составлявшем семь провинций Галлии с ее театрами, цирками, школами, храмами…
Так на древе цивилизации раскрылись почки фокейской колонии, отдавшие щедрому южному солнцу нежный бутон культуры массилиотов, которому впоследствии суждено было распуститься неповторимым цветком провансальской поэзии.
По словам Ф. Энгельса, провансальская нация «первая из всех наций нового времени выработала литературный язык. Ее поэзия служила тогда недостижимым образцом для всех романских народов, да и для немцев и англичан. В создании феодального рыцарства она соперничала с кастильцами, французами-северянами и английскими норманнами; в промышленности и торговле она нисколько не уступала итальянцам. Она не только блестящим образом развила «одну фазу средневековой жизни», но вызвала даже отблеск древнего эллинства среди глубочайшего средневековья»[146].
Так складывалась «тамошняя порода людей», уже от своих прапредков — фокейцев — унаследовавшая свободолюбие, гордость, энергию, красноречие, гибкость ума и находчивость. Носители древнейшей культуры, по-южному пылкие, общительные и восприимчивые, эти люди оказывали гостеприимство купцам и врачам, математикам и философам из мавританской Испании и Греции, Италии и арабского Востока.
На провансальской почве выросло европейское рыцарство, начали формироваться рыцарские идеалы. Здесь берет начало Реконкиста — отвоевание территорий, ранее захваченных арабами в Испании. В 1063–1064 годах первыми отправляются в Испанию рыцари из Тулузы и Аквитании.
«И вот оказывается, — пишет П. Декс, — что в соседней стране уже по крайней мере два столетия существует… оригинальная цивилизация, возникшая в результате слияния местной романской культуры с культурой завоевателей»[147].
Рыцари привносят в складывающийся в их среде куртуазный стиль утонченность, заимствованную у испанских арабов.
«Союз мужчины с женщиной облагораживался здесь наличностью духовного сближения, — отмечал видный русский историк и литератор К. А. Иванов. — Такою же свободой пользовалась женщина и на юге Франции. Здесь женщины могли быть обладательницами поземельной собственности. Они пользовались в обществе большим влиянием. На этой-то почве и возникло здесь так называемое «служение дамам»»[148].
При дворах феодалов Юга впервые возникла куртуазная поэзия, центральное место которой отведено культу дамы. В лирике трубадуров, в куртуазном романе выделяется фигура рыцаря, совершающего подвиг служения даме. На Юге возникают Суды любви — придворные увеселения, в ходе которых дамы и кавалеры обсуждают различные «сложные случаи» в отношениях влюбленных. Появляются и трактаты о любви, из которых наиболее значительный — написанный по-латыни капелланом Марии Шампанской Андре Капелланом в 1184–1185 годах — «О любви», где он пытается систематизировать представления о любви от Овидия до куртуазной литературы, а затем формулирует правила любви.
И все же не латинские трактаты определяли дух «Gay Saber» — «веселого искусства», как называли свою поэзию трубадуры. Искусство это, возникшее из народных провансальских песен, хоть и усложнялось со временем, становясь более вычурным, но язык его оставался народным, и трубадуры доказали его превосходство над мертвенностью латыни.
В народной среде черпает южнофранцузское общество этого периода и свою философию, подрывающую догмы католицизма.
Известно, что борьба философских идей в эпоху раннего феодализма носила характер борьбы идей религиозных. То же касается и социальной борьбы. Как христианство, зародившееся в среде угнетенных, стало религией феодального общества, с течением времени зачеркнув, по сути, свое изначальное предназначение — поддержку низших слоев, так и антикатолическая ересь, зарождаясь в кругах мелких ремесленников, крестьян и т. д., распространялась на классы феодалов, становилась знаменем их социальных устремлений и объединяла их с народными массами — постольку, поскольку объединение это было нужно борьбе за независимость: не только от ортодоксальной церкви, но и от королевского домена.
Альбигойская ересь получила свое название по городу Альби и графству Альбижуа (Альбигойя), где к концу XII в. распространилась секта так называемых катаров (от греческого katharos — чистый). Ее истоки — в вавилонском астральном, т. е. звездном, мировоззрении, рассматривавшем звезды как божества, Луну — как образ вечной жизни (ибо она умирает и воскресает), а Солнце — как силу, погашающую сияние небесных светил, т. е. — источник тьмы. Борьба добра со злом изображалась вавилонянами как борьба света с тьмою. Альбигойцы последовательно впитали и учение пророка Заратустры — маздаизм, и манихейство — учение перса Мани, пытавшегося слить маздаизм с христианством. Вслед за Мани альбигойцы стремились возвратиться на пути достижения личного общения верующего с Богом и, следовательно, осуждали положения и действия католических клерикалов, отрицали храмы, таинства, иконы, крест. Однако, проповедуя аскетизм, альбигойское учение полагало, что истинная чистота возможна лишь для избранных — собственно катаров, т. е. святых утешителей верующих, а этим последним, признающим принцип, но не обладающим силами привести его в жизнь, оставляла возможность жить в довольно свободных рамках. Эта-то свобода образа жизни, раскованность духа, еретические воззрения на религию — все эти черты царящих на юге Франции взглядов не могли не вызвать резко отрицательного отношения Римской церкви.
