— Ты видишь, что Господь сделал выбор! — кричит Жюстина. — Стреляй, Бернар, стреляй! Бах! Бах!
— Бах! — повторяет Бернар и нажимает на курок. — Бах! Бах! Бах!
Выстрелы, вопли, ответные выстрелы, можно подумать, что мы на поле боя, свист пуль в ушах, голоса перекрывают друг друга, сливаясь в оглушительную какофонию. С каким-то странным любопытством я жду, когда одна из пуль вонзится в мое тело… Мне кажется, что я так долго жду смерти, что уже и страх улегся, мое сердце заледенело.
Ах, дьявол! Ах, дьявол! Ах, дьявол, как же больно! Там в плече, я чувствую, там дырка, я ее чувствую, я могу засунуть туда палец. Ох! От одной мысли подступает тошнота, я уверена, что пуля прошла через плечо, что там, в моей плоти, круглая дыра, мне трудно поверить в это, но ведь мне так больно, и…
Шум прекратился. Раскаты удаляющейся грозы. Назойливый запах пороха. Стоны. Ощущение ватных тампонов в ушах, я сглатываю, чтобы уши разложило, но безуспешно. Чей-то голос сквозь вату.
— оооо тааааа гууууу?
Вата внезапно разрывается, и тогда я слышу:
— Какого черта мы валяемся в снегу?
Неуверенный голос дяди в оглушающей тишине.
— Жюстина? Боже мой, Жюстина! Но, но что случилось? Лорье! Вставайте, приятель! Это же настоящая бойня! Эй, кто-нибудь, помогите!
Далекий голос:
— Иди в задницу-у-у-у, старый хре-е-ен!
Летиция. Они с Кристианом застряли там наверху. Забились, как крысы. Сейчас дядя с ними разберется, и…
Это бред. Мы не в компьютерной игре. Боль возвращается, меня захлестывает кипящая волна, и в то же время звуки становятся яснее, я слышу, как дядя трясет Жюстину, повторяя ее имя, потом бежит к Иветт.
Иветт.
— Все в порядке, — лепечет она, и я начинаю рыдать от счастья, — все в порядке, месье Фернан, займитесь остальными.
— Но они мертвы! — кричит дядя. — Мадам Реймон лежит ничком в снегу, у Яна снесено все лицо, у мадам Ачуель все внутренности наружу, Лорье без сознания, у другого жандарма только полголовы, а толстый паренек…
— От тараканов помогают инсектициды…
— Он жив! — с облегчением восклицает дядя. — Мальчик мой, ты ранен? Пошевели руками-ногами.
— Не могу, — отвечает Бернар, — нога какая-то странная. На похороны одеваются в черное.
— Дай-ка посмотреть… Ох, черт! Не шевелись, слышишь, главное — не шевелись! Он может полежать спокойно? — спрашивает у нас дядя.
— Непонятно почему, — объясняет Иветт, — но он не очень чувствителен к боли.
Слышу, как дядя быстро переходит с места на место, становится на колени возле меня.
— Иветт, — зовет он взволнованно, — у Жюстины широко раскрыты глаза, она не моргает, и…
— Она слепая! — шепчет Иветт. — Это нормально, что она смотрит в никуда! Пощупайте пульс! На сонной артерии.
— Бьется! Еле-еле, но я чувствую! Слава Богу, надо идти за помощью.
— Наверху, перед домом, еще двое, Летиция и Кристиан. Они вас убьют.
— Ах, вот как? — отвечает дядя. — Это мы посмотрим. Я заберу оружие у этих.
— Думаю, что магазины пусты. Они стреляли, пока не кончились патроны.
— Силы зла разгромлены! — удовлетворенно говорит Бернар. — Но у меня болит нога.
— Мы тобой займемся. Оставайся здесь с Элиз.
Стон. Женский стон.
— Я хочу пить, дайте мне чаю, — еле слышно шепчет Франсина.
— Вот дерьмо, она еще жива! — бормочет дядя. — Но как это возможно… в таком состоянии..
— Положите ей в рот немного снега, — советует Иветт.
— Вы очень добры к этой погани!
— Она все равно умрет, месье Андриоли, к чему заставлять ее мучиться еще больше.
— Я не умру, — говорит Франсина, — я не умру, помогите мне засунуть все это на место!
Ее голос срывается на дикий крик, я зримо представляю себе, как она держит в руках собственные кишки.
— Я не умру…
— Нет, умрешь! — заверяет Бернар. — И пойдешь в ад! Весной лед тает.
— Да здравствует воскрешение разума! — вопит Франсина с поразительной силой. — Да здравствует Горный Центр Освобождения Разума для Взрослых Инвалидов!
ГЦОРВИ.
На последнем слове она иссякает. Тишина.
— Конец, — сухо констатирует дядя. — Как подумаю, кому я доверял! Это кашемировое пальто ей уже ни к чему, — добавляет он, — я прикрою Жюстину и пойду.
— Куда пойдете?
— За помощью. Передайте мне куртку Яна, накинем на плечи Элиз. А вы возьмите мою. Как голова болит! Ладно, сейчас я подниму кресло, вот так, оп-ля!
Он, кряхтя, поднимает меня, кое-как усаживает, прикрывает промокшей курткой, пахнущей порохом, горелым мясом и кровью. Что это влажное у меня на шее, куски мозга? Подавляю тошноту.
Иветт проверяет, дышит ли Жюстина.
— У нее жуткая рана на голове, — сообщает она нам, — и еще на плече. Приложу снег, чтобы кровь остановилась. Видели бы вы все это, — можно подумать, мы в вестерне! Они стреляли все разом, и при этом казались такими счастливыми. Бернар не хуже Яна с Франсиной. Они улыбались. Пули врезались им в тело, а они улыбались. Даже Мерканти открыл глаза, когда все началось, и в тот момент, когда ему снесло макушку, он мне улыбался во весь рот. Никогда и никому этого не скажу, но от этого у меня мурашки по коже пробежали, они были словно бы не люди, вы понимаете…
А может, и вправду не люди. Как знать?
— Лорье явно плох, — замечает дядя.
— Ян стрелял в него сверху. В ноги, в спину… Думаю, что если помощь еще задержится…
Она не договаривает фразу.
— А он, там, у него нога в клочья… Надо наложить жгут, — тихо говорит дядя.
Я понимаю, что он имеет в виду Бернара.
— Я прошла курсы оказания первой помоши, — отвечает Иветт, — я им займусь.
— Но вы тоже ранены!
— Ерунда, ничего серьезного. Просто большой палец сломан, по-моему, на левой руке, — уточняет она. — Я уже ломала его в пятьдесят шестом, когда собирала грибы.
— Такое впечатление, что вы подорвались на мине! — возражает дядя.
— У нас в семье все крепкие, за меня не бойтесь. Со мной все проще, чем в тот раз.
Да, в тот раз был перелом черепа.
Благотворное тепло от куртки распространяется по венам, от него оживает боль в плече, пульсирующая, острая. Кончики пальцев горят, как в огне. Но я уже меньше дрожу. Я представляю, как те двое, наверху, готовятся встретить нас ружейным огнем. О, чудо, мой блокнот запутался в пледе, а ручка по-прежнему висит на шнурке на шее.
