Книга Золотой дождь - Джон Гришэм

Окончательное и бесповоротное решение статьадвокатом я принял, когда осознал, что мой отец адвокатскую братию на дух непереносит. Неловкий подросток, разочарованный в жизни, я не знал, куда деватьсяот собственной неуклюжести, половое созревание приводило меня в ужас, а отецгрозил отправить меня за непослушание в военное училище. Прошедший в свое времясуровую школу морской пехоты, он считал, что мальчишкам нужно с детствапрививать железную дисциплину. Я же палочного воспитания не признавал, во всемему перечил, и отец не придумал ничего лучшего, как отослать меня с глаз долой.

В гражданской жизни он освоил профессиюинженера и вкалывал по семьдесят часов в неделю в фирме, которая, помимопрочего, изготовляла лестницы. Поскольку лестница по природе своей — предмет вбыту опасный, фирме не раз приходилось отвечать в судах по гражданским искам. Аотец, как ведущий конструктор этих изделий, то и дело отдувался за фирму в ходепредварительных допросов или на самих судебных процессах. Не могу сказать, что ненавистьотца к юристам не имела под собой никаких оснований, но меня представители этойпрофессии восхищали именно в силу того, что доставляли отцу стольконеприятностей. После очередной восьмичасовой тяжбы он обычно приходил домой исразу напивался в стельку. Ни тебе «здравствуй», ни дружеского шлепка илиласки. Даже на ужин он времени не терял. Час беспрерывной брани, четыре стаканамартини, и он засыпал в пьяном угаре на своей любимой скособоченной кушетке.После одного процесса, который длился три недели и завершился сокрушительнымпоражением его фирмы, матери пришлось вызвать «скорую», и отца на неделю упеклив лечебницу.

В конечном итоге фирма обанкротилась, и, ясноедело, вину за это возложили на адвокатов. Дескать, веди они защиту болееквалифицированно, так и до банкротства не дошло бы.

Отец совсем спился и впал в жесточайшуюдепрессию. Годами он не мог найти постоянную работу, что здорово меняподкосило, поскольку для оплаты своего обучения в колледже общего типа мнеприходилось подрабатывать официантом и развозить пиццу по домам. За все четырегода моей учебы мы с отцом едва ли перекинулись и парой слов. В день, когда яузнал о своем зачислении в юридический колледж, я вернулся домой, пыжась отгордости. Позже мама сказала мне, что отец уже неделю не вставал с постели.

А две недели спустя он менял лампочку вкладовке, когда (клянусь, что не вру!) ножки лестницы подломились, и отецрухнул на пол головой вниз. После этого он год пролежал в клинике, не выходя изкомы, пока кто-то не сжалился и не отключил его от аппарата искусственногодыхания.

Вскоре после похорон я предложил подать наврачей в суд, но мама воспротивилась. Тем более что, как я и подозревал, вмомент падения отец скорее всего был «под мухой». И давно не зарабатывал нигроша, а раз так, то в соответствии с нашим гражданским законодательством жизньего ценилась не слишком высоко.

Моей матери выплатили страховку в размерепятидесяти тысяч долларов, и она вышла замуж второй раз, но не за того, за когобы следовало. Мой отчим — в прошлом мелкий почтовый служащий из Толидо — прост,как пара старых сапог, и львиную долю времени они проводят на танцульках илиболтаются по стране в трейлере «Виннебаго». Я в этих забавах не участвую. Матьне дала мне ни цента из своих денег, сказав, что эти пятьдесят кусков все, чтоу нее есть, чтобы начать строить свою жизнь, и, поскольку я уже доказал своюспособность жить на жалкие гроши, значит, мне эти деньги не нужны. У менявпереди вся жизнь, и я еще успею заработать себе кучу денег, а она — уже нет.Примерно так она говорила. Я, со своей стороны, вполне уверен, что это Хэнк, еевторой муж, нашептывал ей на ухо финансовые советы и когда-нибудь в будущемнаши дорожки с Хэнком пересекутся.

Я окончу юридический колледж в мае, черезмесяц, и засяду за учебники, чтобы подготовиться к экзаменам в июле на званиеадвоката. Окончу я не блестяще, без похвальных аттестатов, хотя значусь поуспеваемости в первой половине списка студентов моего курса. Единственный умныйпоступок за три года обучения в университете — то, что самые необходимые итрудные курсы я прошел пораньше и в свой последний семестр мог валять дурака.На эту весну из предметов осталась просто ерунда: спортивное законодательство,законы, касающиеся искусства, кое-что из Кодекса Наполеона и — что я особеннолюблю — юридические права стариков.

Из-за этих проблем я сейчас и сижу на шаткомстуле, который вот-вот рассыплется, за колченогим столом, в душном, жаркомстальном помещении, где полно самых разных и чудных «пожилых людей», как онипредпочитают себя называть.

От руки написанная вывеска над единственной вполе зрения дверью торжественно возвещает, что это сооружение называется «Домомпожилых граждан из «Кипарисовых садов»», но, кроме этого названия, вокруг нетни малейшего намека на цветы или зелень. Стены тусклые и голые, только в одномуглу висит старая, выцветшая фотография Рональда Рейгана между двумя печальнообвисшими флагами — федеральным и флагом штата Теннесси. Само здание небольшое,угрюмое, безрадостное, очевидно, построенное наспех на неожиданно капнувшуюдотацию из федерального бюджета. И я что-то там такое бессмысленно царапаю всвоем блокноте, не решаясь взглянуть на людей на складных стульях.

Здесь, наверное, человек пятьдесят, поровнутемнокожих и белых, средний возраст — по крайней мере семьдесят пять, некоторыеслепые, примерно с десяток — в инвалидных колясках и многие со слуховымиаппаратами. Нам пояснили, что они встречаются здесь каждый полдень поестьчего-нибудь, немного попеть и послушать очередного отчаявшегося кандидата напредстоящих выборах в конгресс.

После пары часов общения они отправляются подомам и принимаются считать часы до следующей встречи. Наш преподавательговорил, что для них такое общение — звездный час суток.