В прошлый раз подержанные предметы вокруг вселяли невольный соблазн, облекая флером некоей таинственности. Некоторые он, помнится, пробовал даже на ощупь. Подспудный драматизм их участи и тот казался романтичным — так сказать, скорее грел, а не жег. Теперь же здешняя атмосфера казалась поистине удушающей. Все эти безучастные на вид предметы были воплощением отчаяния. Да, именно отчаяние — вот из чего они были изваяны, а не из фарфора, меди или бронзы. И веяло от них чем-то непередаваемо зловещим.
Хозяина за прилавком Порфирий Петрович тут же узнал; как, впрочем, и он его — ишь как сразу нахохлился.
— Илья Петрович, — тронув сослуживца за плечо, обратился следователь вполголоса, — дай-ка я сам с ним поговорю.
— Ну давай. Какая разница, — так же вполголоса буркнул в ответ Салытов.
Обогнув дюжего поручика, Порфирий Петрович подошел к прилавку. Хозяин, затаившись, ждал.
— Вы меня, я полагаю, помните, — обратился следователь.
— Ну. — Лямха кивнул.
— В прошлый раз мы здесь толковали о некоем студенте Виргинском. Вы его, часом, не видели? Я имею в виду, недавно.
— Вчера приходил, — не глядя в глаза, ответил процентщик.
— Видимо, заложить самовар?
— Именно. — В глазах у Лямхи мелькнуло удивление от такой осведомленности.
— А сегодня он не объявлялся, буквально недавно, чтоб его выкупить?
— Нет. Только вчера и приходил.
— Может, дело было в ваше отсутствие и вы просто не знаете?
— Да почему. Вон он, тот самовар. Он его и не выкупал.
— Где? Будьте любезны, покажите.
Лямха кивком указал куда-то поверх головы следователя. Порфирий Петрович обернулся — ага, вот она, полка с самоварами.
— Вон там, крайний справа.
Порфирий Петрович невольно поморщился, увидев, из-за какого невзрачного, по сути, предмета досталось жене Кезеля от супруга. На такой мало кто и позарится. Хоть бы уж надраен был.
Порфирий Петрович без слов повернулся и, махнув рукой Салытову, двинулся к выходу.
* * *
Миновав гулко шумящую галерею Апраксина двора, они вошли в суматошную пестроту блошиного рынка. Перекрывая прочие запахи, всюду царил аромат хвои и мятных пряников. Есть вдруг захотелось так, что под ложечкой засосало.
— Ну а теперь что? — спросил Салытов.
— Теперь? Постоим здесь. Понаблюдаем.
— Думаешь, он сюда придет? Порфирий Петрович пожал плечами.
— Если не придет, то хотя бы здесь пройдет. Правда, если у него есть деньги, чтобы выкупить самовар.
— А что. Может, он как раз у них деньги и взял. За ними, возможно, и вламывался.
— Не думаю, — резко, даже сердито бросил в ответ следователь. — Деньги он, может, и взял, но вламываться не вламывался. Здесь не в деньгах дело.
— Ну, тебе видней. А мне-то чем сейчас заняться?
— Ступай-ка, брат, в участок. Жди меня там. Поручик в нерешительности замялся.
— Он же, слушай, опасен быть может, — засомневался Салытов. — Ты его попробуешь задержать, а он…
— Задерживать его я не собираюсь. Мне с ним просто поговорить надо.
— Так его ж нельзя упускать!
— Попробую уговорить его сдаться.
— Нет, я остаюсь с тобой, — определился с выбором Салытов.
— В самом деле, Илья Петрович. Не надо, — слабо улыбнулся следователь. — Он здесь ничего такого не устроит. Глянь, сколько вокруг народу. — Порфирий Петрович мельком кивнул на людскую толчею.
— А не ровен час, запаникует? Кто знает, чего от них, блажных, ожидать.
— Это во всяком случае не он. Не злоумышленник. Я глаза его видел. Не он убийца.
— Да откуда ты знаешь! Следователь еще раз покачал головой.
— Говорю тебе, не он. Ну подумай: разве убийца мог бы так принять к сердцу синяки той бедолаги, жены шкатулочника?
— У него кровь на руках была! А записка! Это ж прямо-таки исповедь!
— Никакая это не исповедь. Во всяком случае, не в убийстве. Может, в каком-то другом преступлении. В той же краже самовара. В том, что из-за него досталось Кезелевой жене.
— Тогда объясни, как там оказался флакон из-под опия.
— Получается, он там был! — уже не сказал, а почти выкрикнул Порфирий Петрович. — Но ведь и мы там были!
— Мы! У нас на то причина была, веская.
— Иди давай, — потеряв наконец терпение, скомандовал Порфирий Петрович.
Салытов еще немного потоптался, с тяжким вздохом кивнул и, махнув рукой, побрел восвояси.
* * *
Неподалеку от лавки Лямхи располагался книжный ряд. Порфирий Петрович примостился там сбоку под навесом, чтобы, находясь вне поля зрения, наблюдать, кто к процентщику заходит и выходит. А сам для виду перебирал книги, вдыхая дразнящий запах свежей выпечки (книготорговец сейчас как раз закусывал).
Четкого плана действий, честно сказать, не было. Более того, трудно было избавиться от ощущения, что все сейчас делается понапрасну. Но надо было как-то действовать. По крайней мере, он сейчас не стоял без дела, а наблюдал — и то ладно. Хотя исподволь чувствовалось: торчать здесь да ждать у моря погоды — тоже не выход.
Прошел примерно час. Порфирий Петрович уже не столько наблюдал, сколько раздраженно прикидывал, маячить ли здесь еще или уж бросить это зряшное занятие. Машинально примеряя к прохожим приметы Виргинского, он уже понемногу склонялся к последнему. В самом деле, пора заканчивать. Первоначальное ощущение оправданности собственных действий мало-помалу развеивалось. На месте удерживало не столько оно, сколько тягостная мысль: что же теперь?
В руках он машинально вертел очередную книгу. Раскрыл, для виду полистал, на страницы толком и не глядя.
— Ну так берете, наконец, или нет? — спросил раздраженно торговец. Видно было, что этот бездумно слоняющийся господин ему изрядно надоел. Порфирий Петрович кивнул.
— Беру.
— Гривенник благоволите.
Порфирий Петрович протянул монету и взял покупку, на название книги даже не взглянув. «Вот ведь вздор. Торчу здесь как болван. Да и вообще все никуда не годится».
Глянув напоследок на лавку процентщика, он заметил, как к ее двери приближается рослый худощавый человек. Что-то в его угловатой фигуре показалось смутно знакомым. Прежде чем войти, человек бегло оглянулся через плечо. Узкое бледное лицо, тонкие сжатые губы, льдисто-серые глаза… Все, вспомнилось.
— Порфирий Петрович! — послышалось в этот момент на расстоянии, да так громко, что несколько прохожих обернулось. Ну конечно Салытов, кто же еще — мчится, аж полы развеваются.
