уговоров и колебаний он взялся это сделать, но ничего не вышло. Записку обнаружили, паренька отстранили от охраны. Следующая попытка, казалось, была удачной.
Красноармеец сам вызвался передать письмо от нее на волю. Передал. Спустя пару дней принес ответ. И следующее письмо тоже прошло гладко. Эта-то гладкость Марию и насторожила. После несложной проверки выяснилось: красноармеец действовал по поручению ВЧК…
И опять она не без горечи сожаления вспомнила своих прежних охранников. Латыши носили ей письма в город и из города, давали книги… Они понимали, что побег от такой охраны Спиридонова не предпримет просто в силу своей внутренней порядочности. Чем лучше с ней обращаться, тем сильнее ее свяжешь. Поэтому все, что облегчает заключенному муку тюрьмы, они допускали сознательно.
После провала с перепиской Спиридонова уже ни в какие контакты со стражей старалась не вступать.
Силы убывали, чувствовала она себя все хуже и хуже. Даже ходить было тяжело. Часто лежала на своем тюфяке, укрывшись старенькой шубейкой, мало спасавшей от промозглости и холода. Иногда, когда сил становилось совсем мало, накатывали приступы отчаяния и злобы от собственного бессилия. Все идет не так, дело всей жизни рушится, а она ничего не может сделать!
Сергей Борисов появился как раз в один из таких тяжелых моментов.
— Мария Александровна, — послышался от дверей тихий голос, — Мария Александровна, вы спите?
Она не ответила, только сильнее натянула на плечи свою шубку. Еще один любопытствующий! До чего они обнаглели, совсем покоя не дают!
Красноармеец вошел в комнату и робко приблизился к тюфяку:
— Мария Александровна.
Она не выдержала и резко села на постели:
— Ну, чего вам еще надо? Не можете оставить меня в покое?
— Мария Алекс…
— Вам ваше начальство приказало дежурить под дверью! — выкрикнула она, уже не владея собой. — Избавьте меня хотя бы от вашего присутствия в моей так называемой комнате!
Красноармеец слегка попятился от этого натиска, но не ушел.
— Мария Александровна, я ваш друг.
— Друг? — иронически переспросила Спиридонова — А может быть, провокатор?
Красноармеец поспешно вытащил откуда-то из-за пазухи клочок бумаги:
— Вот, посмотрите! Это вам.
Она недоверчиво взяла сложенную в несколько раз записку, развернула ее, пробежала глазами… Это было письмо от товарищей из ЦК. «Передавший это Сергей Борисов — честный и надежный товарищ…»
— Вы — Сергей Борисов?
— Да
— Вы социалист-революционер?
— Нет. По убеждениям я анархист. Но уж больно жалко мне на вас здесь смотреть. Уморят вас тут…
— Надеюсь, что выдержу. Царскую тюрьму и каторгу выдержала, и большевистскую выдержу.
Она окинула почтальона цепким, внимательным взглядом. А что, если это опять провокатор? Да нет, вроде не похоже. Совсем молоденький, физиономия простодушная, в глазах вроде бы искреннее сочувствие и сострадание. Ох, все равно опасно! Как бы еще раз не нарваться…
— Ну что ж, Мария Александровна, будете писать-то?
Спиридонова не ответила.
— А то если будете, я здесь дежурю завтра после полудня, тогда и возьму ваш ответ. Если опять же надумаете…
За перегородкой послышались тяжелые шаги. Почти сразу же вслед за этим дверь распахнулась, и в проеме возник толстый усатый красноармеец, явно слегка навеселе.
— Серега! — пророкотал он. — Ну че застоял, не нагляделся?
Приобнял Борисова за плечи и, слегка покачиваясь на широко расставленных ногах, продолжил:
— Он у нас, видите ли, новенький. А вы, видите ли, знаменитость. Так что уж не серчайте.
— Пойдем, Иван, пойдем, — Борисов сделал движение к выходу. — Пойдем.
Так, вполуобнимку, они и перешли в большую караульную комнату.
Месяц-другой Борисов исправно служил личным почтальоном Марии Спиридоновой — не потому, что он разделял ее политические взгляды. Просто ему было до смерти жалко это больную, затравленную женщину. Но добро наказуемо, и всему приходит конец. За разоблачением последовал арест: через некоторое время Сергей Борисов сам оказался узником ВЧК.
Из писем Марии Спиридоновой:
3 марта
Пришлите мне градусник. Я себя с каждым днем чувствую все сквернее. Надо бы вылежаться, но кровать ужасная, на ней нельзя лежать с больным боком и спиной. Бок весь заложен и перешел на всю правую часть спины, значит, разыгрывается, как по нотам, туберкулез. Возмутительно, что я так скоро сдаю. Вылежать нельзя еще и потому, что в уборную ходить надо через всю караулку и т. д., а если лежать, то сил меньше для вставания. Это я отметила. Кровать из брусьев и спиц, без досок, матрасишко — грязная тонкая рвань, так что все врезается в тело. Я бы матрас положила на пол и спала на ровном месте, но пол сырой (каменный) и очень холодный.
Я все время хожу только тихонько и стараюсь дышать ровно, но колотья в боку не дают додыхнуть. Это обострение от промозглости, сырости и очень дурного воздуха. Здесь ночью собираются спать несколько человек, это в таком-то закутке. Им около печки тепло и весело. Воздух — топор виснет. Я закрываю голову шубой и дышу в нее.
Больше всего не могу выносить махорки. Презираю себя я за недемократизм. Ведь раньше любила даже, но сейчас искашливаюсь.
Сил у меня еще много, но к чему же все-таки их терять последними. Хорошо, что делаете передачи. Я возмещаю едой другие недохватки.
4 марта
…Подсматривание и шпионаж особенно усилились, когда один из моей стражи провалил письмо от наших ко мне. Кстати, у меня почему-то пропала уверенность к этому почтальону. Уж очень ему удается, когда у других не выходит. Потом пропажа письма от вас, положенного им для меня в условленном месте Администрация для провокации велела положить обратно туда же, но я, разуверившись и тщетно проискав в условные дни и не имея условной метки, потом не искала, и они убрали обратно без моего ответа. Можно думать, важнейшее государственное дело — словить
