ошейника, — лорд Шалли.
Ирта убила себя из-за страха перед Грегори, поняла, что ошейник не работает и смогла преодолеть рубеж рабства и свободы.
— Ошейники начали слабеть? — возмутилась леди Сэтра.
— Похоже на то. Перепроверьте сегодня все сплетения на ваших рабах, друзья, мы не знаем, что творится, но надо быть наготове. Думается мне, что несчастье постигло Катар из-за проклятого мага. Лорд Реневальд, ваш отец ведь был с ним знаком. Возможно, помутнение с Госфором и Мильдой пришло к нему из-за проклятого философского камня.
— Лорд Аш рин Гхарт, я, как и мой отец, знаком с лордом Фламелем. Он безумный ученый, ничего более. Философский камень — пустышка — миф Фламеля, придающий ему образ творца. В этой системе гораздо опасней лорд Корнелиус Агриппа, находящийся под защитой Адрианна Стаури. Все знают, что темному императору очень хочется приобрести Великое княжество, а кто как не Агриппа поможет ему в этом?
— Думаете, этой грязной шлюхе просто помогли? — осведомился Шалли.
— Полагаю, что маркиз Дисад собирался освободить ее, оборвав связь. Возможно, из-за этого намерения связь и начала ослабевать. Впрочем, кому есть дело до очередной сифилички?
— И то верно, лорд Реневальд. Кому она сдалась?
— Главное, чтобы ошейник Сильвии не ослабел, — не преминула поддеть леди Варн.
Бросив быстрый взгляд на нее, я ослепительно улыбнулась.
— Ошейник сдерживает меня от посягательств на честь отца.
Девушка от удивления открыла рот. Сейчас все ожидали реакции от нее, но Малика проигнорировала выпад. По моему приказу, конечно. Осталась сидеть молчаливой рыбой. Так ей шло больше.
«Покойся с миром, Ирта»
* * *
Я отчаянно кричала, трясясь в конвульсиях и не отрывая глаз от лица няни.
— Рупа! Рупа! — орала безумно.
Надеясь вдохнуть жизнь в тело, у которого похитили душу, я орала, переживая боль за смерть родного человека.
— Рупа! — обняла, рыдая.
Даже, когда он меня подхватил, я не переставала кричать. Даже, когда вел к отцу на заклание, я кричала, хотя губы мои были сомкнуты. Внутри не прекращался отчаянный и громкий крик, который я слышала и сходила с ума. Хоть меня Даниэль не тронул, но казалось, что в этой битве убили и меня.
Со временем боль не прошла, хотя я пыталась заглушить, запретив себе чувствовать, как учила меня Рупа. Я все равно ощущала ее глухой безжалостный пульс.
— Ненавижу тебя, Даниэль, — прошептала, разглядывая потолок в спальне.
Эти воспоминания отчаянно наступали в день ее дня рождения. Маги не праздновали это событие, уж слишком бредовой казалась долгожителям мысль каждый год отмечать свое старение, но Рупина магом не была и заслуживала хотя бы раз в год мизерного внимания.
Харитон уехал на рассвете. Не знаю, куда, но, видно, совершать великие дела в угоду государству. Слуга с цветами вернулся ближе к обеду с огромным букетом желтых, сочных одуванчиков. Многие поглядывали с недоумением, но сразу забывали о растениях.
В кронах деревьев притаилось утро и время от времени в просветах показывался луч света, ведший по тропе прямо к могиле. У меня не было мамы, она умерла во время родов, оставляя нас с отцом одних, но Рупа, будучи ее камеристкой, заменила мне всех. Она пыталась учить меня контролировать дар, как приказала хозяйка, всегда поддерживала и никогда не злилась, если я неосознанно начинала управлять ее сознанием. Рупина вставала перед отцом во время пьяных припадков и внезапно просыпавшейся агрессии родителя ко мне. Он злился из-за смерти возлюбленной, и его злость достигала апогея, когда он выпивал. Лексан Гарольд пытался найти способ выплеснуть эту злобу, однако всегда останавливался, когда заносил руку. Словно в эти моменты просыпалось его человеческая часть и отдергивала от рукоприкладства.
В тот день Даниэль похоронил ее: развел землю и принес в жертву тело моей няни. Моей настоящей матери. Никто не позволил бы здесь установить надгробие простой крестьянке, поэтому я обошлась небольшим камнем, на котором высекла ее имя на имперском и дайидском языках. Могила была неприметной и очень ухоженной — вокруг росла сочная зеленая трава, которую я каждый раз восстанавливала, если та оказывалась стоптанной. Вдохнула аромат цветов, и зажмурилась, ловя лучи солнца.
Скучала. Слез не было. Я разучилась плакать. Все началось с Рупы и исчезло с изувеченной Аделаидой. Чувства забаррикадировались, оставив место только воспоминаниям.
— Привет, Рупа, — поздоровалась, склонившись к могиле и осторожно положив цветы.
Под ярким блеском солнца, едва прикрытом деревьями, они будто оживали. Некоторые лепестки казались прозрачными, просеивали сквозь себя свет и переносились на серый камень золотыми полосами.
— Давно не виделись, родная. Прости, что долго не навещала, появилось много дел, но сегодня, как и обещала, я тут.
Не хотела к ней приходить к ней, не хотелось рассказывать про Аделаиду и про Сарику, и про герцога. Ей бы не понравилось, она бы не одобрила. Откидываясь на дерево, я молчала, скрестив руки на груди. Рядом с ней даже молчать было приятно.
— Что ты здесь делаешь? — осведомилась холодно, почувствовав его присутствие. Снова.
— Разве мог я пропустить столь дивное зрелище телепата, умеющего проявлять эмоции? — он прислонился к дереву и стоял в своей обычной расслабленной позе. Руки также были скрещены.
— Ты стал предсказуем, Даниэль, — поднялась медленно.
— Ты проявляешь свои слабости слишком откровенно. Как игнорировать настолько заманчивую картину? — смотрел безразлично.
— Единственная моя слабость осталась в земле, ее ты убил. Думаешь, что сможешь порочить ее память, приходя сюда? Уходи, ничтожество, — отмахнулась от него, небрежно взмахнув рукой.
— Наступит день, Аделаида умрет, а Сарика погибнет. Первая сильна и уйдет сама, вторая слаба и ее уберут. Вопрос: что станет с тобой? — как бы невзначай поинтересовался Даниэль.
— Если я и уйду из этого мира, заберу с собой Грегори и тебя, — встретилась с алыми глазами.
— Мы опять возвращаемся к вопросам смерти. Какая скука, — заметил вскользь.
— Так похоже на тебя, — зевнула.
— Может, убить Сарику, чтобы ты, наконец, заплакала?
Боль…она вернулась и ярым берсерком вспыхнула изнутри, становясь злостью. Злостью на ублюдка. Злостью на того, кому нравилось упиваться страданиями других. Я встала, глядя только на него, на бездушный «продукт»
