красивых летних домиков, возле которых спокойные, уверенные в себе парни и девушки весело играли в крокет.
Перед одним из домов он зачем-то остановился и встретился взглядом с игроками. Те посмотрели на него удивленно и немного испуганно.
Он отвел глаза и побрел дальше, встречая по пути таких же людей.
«Значит, вот они какие!» — думал Зорах.
Он вспоминал город, товарищей, тяжелый труд. Ненависть к тем, кого он тут видел, и жалость к тем, кого он покинул, смешались в его сердце, и ему стало очень больно.
Особенно его поразило, что они ни капли не стесняются и не боятся. Ладно, он приехал пить молоко и дышать воздухом, чтобы были силы работать, но эти… Как им не стыдно вести такую жизнь?
Ему захотелось излить перед кем-нибудь душу, но на даче он единственный пролетарий…
И на сердце стало еще тяжелей.
1905
Фабрика
Теперь я взрослый человек или, как я называл это в детстве, — «еврей». Я уже немного успел поездить по свету, повидать большие, шумные города, в которых много высоких каменных зданий и низких каменных людей… Даже океан, что шумит и страшит слабенького, маленького человечка, который во все глаза смотрит на него и не видит берегов, — даже великий, ужасный океан я уже повидал.
Но ни большие, шумные города, ни великий, ужасный океан не дали мне того, что я искал. Велики города, которые я видел, а океан еще больше, но того, что искал, я у них не нашел; и когда я хочу обрести то, что искал, я должен вечером, когда заходит солнце, лечь в своей тесной комнате на кровать, закрыть глаза и размышлять, и думать, и мечтать…
И тогда у меня перед глазами встает другой мир — мир моего детства.
И я опять чувствую себя маленьким, и мал тот мир, который встает у меня перед глазами, когда я вечером, после захода солнца, лежу в кровати, смертельно уставший за длинный, шумный день в большом, шумном городе.
*
Теперь я взрослый человек, но когда-то был маленьким мальчиком, и весь мой мир представлял собою маленькое местечко с шестью узкими улочками, что тянулись, как черные ленты, и речкой на окраине, куда мы летом ходили купаться.
Бывало, что мы бежали на речку, и нам навстречу попадался чей-нибудь отец и сердито кричал: «Куда?!» Но каждый из нас притворялся, «кэилу лой йода»[132], и мы даже не останавливались. Ну, выпорют потом. Подумаешь! Что будет позже, нас совершенно не заботило. Мы были еще не так умны, как «большие», и не боялись будущего.
*
Стояла зима. Мы сидели в хедере и изучали, как возмещаются убытки в случае кражи. Этот раздел Талмуда был слишком серьезен и труден для наших легкомысленных детских голов. Нам было совершенно непонятно, как вор должен платить: вчетверо, впятеро или только вдвое. По-нашему, этого вора вообще следовало простить. Посудите сами. Какой-то бедняк, которому есть нечего (а иначе он бы просто воровать не стал), украл ягненка и несет его на плече, а ягненок так жалобно блеет — настоящая детская сказка, и вдруг появляются мудрецы и ученые, взрослые люди, и раздувают из этого целое событие. И так горячо спорят, что даже нашего ребе выводят из себя, и он начинает колотить нас тяжеленным томом Талмуда.
И где тут, скажите, пожалуйста, справедливость?
В тот день мы учили страницу, на которой только несколько строк Геморы, а остальное — Раши и «Тойсфес»[133], и эти несколько строчек Геморы выглядят как остров, окруженный двумя великими морями. И мне кажется, что мы стоим на острове и дрожим, а наш ребе, как капитан, хочет перевезти нас через два моря, хочет стать героем, да не может, вот и кричит на нас, и ругается, и, что самое плохое, даже дерется.
Но вдруг открывается дверь, и сперва в хедер залетает белое облако пара, а за ним вваливается кузнец Берл, отец одного из учеников. Он пришел узнать, как учится его сын Йоска, а заодно побеседовать с «ученым человеком» — с нашим ребе.
— Здравствуйте, ребе! — Кузнец подает учителю огромную, натруженную руку.
— Здравствуйте! — отвечает наш злой ребе и пытается улыбнуться, но у него это не очень-то получается. — Присаживайтесь, реб Бер. А вы, негодники, — обращается он к нам, — сидите тихо, разбирайтесь с «Тойсфес», пока мы немного побеседуем с реб Бером.
Мы смотрим на море «Тойсфес», а сами уши навострили: интересно же послушать, что за новости принес кузнец Бер. Он обязательно рассказывает новости, когда приходит.
. — Ужас, ужас, что в мире творится! — начинает кузнец.
— Что именно, реб Бер? — с любопытством спрашивает учитель.
Ему тоже интересно.
— Ужас, ужас! — повторяет кузнец. — Что делается!..
— Да что случилось-то? — подгоняет ребе.
— Ужас, ужас!
Мы смотрим в «Тойсфес», а сами с нетерпением ждем, когда кузнец толком расскажет про этот «ужас».
— Маленькое местечко, — говорит кузнец, — всего-то шесть улочек да рыночная площадь. Ну, гойские улицы не в счет, понимаете? И в таком местечке собираются строить фабрику. Фабрику! Ужас…
— Фабрику! — Я под столом пинаю ногой своего соседа.
— В «Тойсфес» смотри! — орет ребе. — Да вы что! — снова обращается он к кузнецу. — Фабрику, здесь, в местечке? Они что, с ума посходили?
— Спичечную фабрику.
— Спичечную фабрику! — Я опять пинаю под столом соседа.
— Эй, ты будешь в «Тойсфес» смотреть или нет?! — орет ребе еще громче и хватает меня за ухо. — Спичечную фабрику? — Он таращит глаза от удивления.
— Да, представьте себе, у нас в местечке строят спичечную фабрику.
— Совсем с ума сошли, — смеется ребе. — Сколько нашему местечку спичек надо? Ну, пускай сотню коробок в неделю. Стоит оно того? С ума сошли…
— Учтите, — спокойно объясняет кузнец, — что фабрика не только для нашего местечка спички делать будет. Вы ж понимаете, они везде нужны. Вот, например, борисовские. Борисовские спички во всем мире славятся. Золотое дно!
— Ну, тогда, — морщится ребе, — тогда, конечно, другое дело. Наверно, смогут неплохо зарабатывать…
— Неплохо — не то слово! Озолотиться можно!
— А кто фабрику строит? — спрашивает ребе.
— Какой-то богач из Минска. Ищет, куда деньги вложить.
— И где она стоять будет?
— Отличное место нашел, у речки. Прекрасное место!
— У речки! — невольно выкрикиваем мы в один голос и переглядываемся.
— В «Тойсфес» смотрите! — орет ребе. — Лайдаки деревенские!
— У речки! — Я опять пинаю под столом своего приятеля, и мое сердце переполняется непонятной радостью, перед глазами встают фантастические картины.
Хочется упасть в ноги кузнецу Бёре и умолять: «Реб Бера, прошу
