признать ее вслух.
— Я хочу тот оргазм при свете, который ты мне обещал.
Клейн подстраивается под нашу разницу в росте, опуская меня на свое тело, а затем захватывает мой рот в коротком поцелуе.
— Тогда, думаю, мне лучше доставить его тебе. Не могу же я иметь в своем послужном списке невыполненное обещание, верно?
— У меня такое чувство, что ты не нарушаешь обещаний.
— Никогда, — звучит его глубокий голос на фоне моего.
Что-то в его словах, произнесенных четко и уверенно, говорит о том, что он мужчина, который подразумевает то, что говорит. Одно это заставляет меня чувствовать. Я хочу его так, что это меня шокирует. Я никогда не была такой раньше. Клейн не мой парень. Мы не более чем временные партнеры, пока занимаемся взаимопомощью. И все же в нем что-то есть. Что-то первобытное, фундаментальное, манящее. Я… хочу его. Не слишком ли все просто? Недостаточно многослойно? Может ли все быть так легко?
— Слишком много размышлений, — бормочет он, потирая подушечкой большого пальца меж моих бровей. — Что там происходит? Тебя мучают сомнения? — теперь его брови нахмурились. — Ты можешь сомневаться. Ты ведь знаешь об этом, верно? Ты можешь передумать в любой момент, даже если мы уже… — он осекается.
Я зарываюсь в него.
— Дело не в этом. Вовсе нет. Просто… тебе не кажется, что это слишком просто?
Клейн прищуривает один глаз, пытаясь понять.
— Ты спрашиваешь меня, хочу ли я, чтобы ты играла в недотрогу?
Я улыбаюсь.
— Нет. Несмотря на то, что мы здесь разыгрываем чертов спектакль, я не люблю играть в игры, когда речь заходит об отношениях, — обхватив его ногами, я скольжу одной рукой по его спине, а другой провожу по его волосам и за ухом. — Я и ты. В физическом плане это так легко. Когда я сегодня опустилась на тебя, это было не только смело с моей стороны, но и я сама этого хотела, и я это сделала, и больше ничего не было. В ментальном плане это тоже легко. Разговаривать с тобой, шутить, смеяться — я не привыкла, чтобы все было просто. Непринужденно. Это как… сидеть с лучшей подругой и никогда не терять тему для разговора.
— Так было в первую ночь нашего знакомства. Ты помнишь?
— Я предполагала, что дело в большом количестве пива, но дело было не в этом.
— Я сразу почувствовал глубокую связь с тобой, Пейсли. Как будто твои изгибы соответствовали моим, и я дополнил твои неглубокие части.
— Как будто мы подходим друг другу.
Он кивает.
— Да.
Мы смотрим друг на друга, оба с болью осознавая, что танцуем на невидимой линии. Физически мы уже пересекли ее. Но эмоционально? Мы все еще играем в безопасную игру.
Может быть, это нормально. Может быть, это то, что нам обоим сейчас нужно.
В ужасе и волнении от чувств, наши рты встречаются и расходятся. Небольшой поцелуй, а затем нечто более глубокое. Наши языки танцуют, затем сталкиваются.
Когда мы останавливаемся, я говорю:
— Мы стали гораздо лучше целоваться друг с другом с момента нашего первого поцелуя.
Он приподнимает меня выше.
— Я помню каждый момент того поцелуя.
— Каждую плохую секунду?
— Даже самый плохой поцелуй становится лучшим, если он с тобой.
Моя улыбка дрогнула.
— Клейн-писатель.
Мышцы на его челюсти напрягаются.
Я смотрю в его зеленые глаза.
— Хочешь, чтобы я перестала так говорить?
ГЛАВА 33
Клейн
— Дело не в том, что я хочу, чтобы ты перестала так говорить, — объясняю я ей, глядя в ее глаза самого красивого оттенка, который я когда-либо видел. — Я хочу, чтобы ты перестала думать, что когда я говорю что-то, что тебе нравится, это следует привязывать к этому.
Ее щеки заливаются краской.
— Я не осознавала, что именно это я и делаю.
— Это защитный механизм.
Она кивает.
— Да.
— И что же нужно защищать от меня?
Четко и уверенно она говорит:
— Мое сердце.
Тот же самый орган, который находится в моей груди, начинает сжиматься. Хотел бы я, чтобы Пейсли почувствовала, что она делает со мной. Хотел бы я, чтобы она знала, как она повлияла на меня, изменила, как мучает меня наблюдение за ее борьбой с семьей, как сильно я хочу встряхнуть их всех и сказать им, что они причиняют боль лучшему человеку, которого я знаю.
— Пейсли, — я располагаю наши лица так, чтобы в поле нашего зрения не было ничего постороннего. Мне нужно, чтобы она не только услышала мои следующие слова, но и впитала их. — Для твоего сердца нет более безопасного места, чем рядом со мной.
Она стонет, издав крошечный искаженный звук.
— Клейн, я не могу перестать думать о тебе, — ее слова звучат мягко и хрупко, как признание, и, возможно, так оно и есть.
Я крепче прижимаю ее к себе.
— Ты занимаешь все мои мысли, и мои сны тоже.
В ответ бедра Пейсли сжимают меня. Она выгибается, вжимаясь в меня грудью.
— Покажи мне, о чем ты думаешь.
Я захватываю ее рот и веду нас назад к кровати, опуская ее, когда мы оказываемся там. Платье задирается на ногах, открывая мне вид на ее татуировку.
Я провожу рукой по ее бедру, поднимая ткань выше. Кончиком пальца я обвожу слово, написанное прописными буквами.
Attraversiamo.
— Что это значит? — я наклоняюсь и провожу губами по забитой чернилами коже.
Пейсли извивается, ногтями впиваясь в мои волосы.
— По-итальянски это означает «давай перейдем». Это способ описать переход или движение. Я набила ее после первого года создания своего бизнеса, когда поехала на две недели в Италию, — ее ногти покидают мои волосы и опускаются на шею. — Я сама оплатила поездку и гордилась этим. Я чувствовала себя большой, как будто я сделала переход к взрослой жизни. Я сделала это сама, так, как хотела. Я бросила вызов отцу и своей природной склонности угождать, и это было не зря.
Я смотрю на нее сверху вниз, не в силах сдержать восхищение в глазах.
— Ты нечто иное, Пейсли. Что-то чертовски особенное.
Мои губы опускаются к ее бедру, к этому слову. Attraversiamo.
Кончик моего языка прослеживает надпись. Я поднимаю взгляд, мой рот все еще прижат к ее коже. Пейсли смотрит на меня, ресницы трепещут.
— Клейн, — говорит она, но после этого больше ничего не следует. Ни просьбы. Ни вопроса. Только мое имя, потому что она может. Потому что хочет.
Я посасываю ее бедро, татуировку, втягиваю кожу в рот и прикусываю. Она задыхается, и ее рука снова находит мои
