что при прежнем правительстве цифры роста были двухзначными, — вздохнул я. — И важные кремлевские деды потеряют лицо, если при них станет меньше.
— А еще — капиталисты засмеют, — подтвердил дед. — И неважно, что рост был продиктован низкой базой. А теперь у нас — огромная, богатая, обустроенная страна, Сережа, — грустно хмыкнул. — И у нас настолько много всего, что мы задыхаемся!
— Что ж, это не моя проблема! — сладко потянулся я. — В конце концов, армия меня скоро будет любить всей душой, и, годику так к 85-му, когда мне придется вытряхивать из Кремля твоих о*уевших от безделья, привычно выбирающих первый стул преемников, она радостно пойдет со мной — благо в магазинах будет шаром покати, а черный рынок окончательно победит обычный. Немножко массовых расстрелов, чуток гражданской войны на окраинах — вот так экономика и чинится в критических ситуациях. Не боись, постараюсь обойтись пятью-шестью миллионами погибших — я своих соотечественников люблю, и сильно лютовать не стану, — со счастливой улыбкой заверил я его.
Андропов побледнел. Ха, и вправду боится!
— Извини, перегнул, — вздохнул я. — Вы у нас старшие товарищи, вам Россию и чинить. Но с народом на эту тему поговорить стоит — опять-таки на прямой линии. Рассказать про низкую экономическую базу, про методы сбора липовой статистики, про дефицит и способы его преодоления… Понимаю, — вздохнул, увидев поскучневшее лицо деда Юры. — Что ж, укрепляй вертикаль власти, но к этой теме я буду упорно возвращаться — чтобы нейросвязи выстраивались и ты тоже покой терял.
— Обязательно возвращайся, — одобрил Андропов.
— А у Щелокова какие подлинники ценные есть? — спросил я.
— Айвазовский, — ухмыльнулся дед Юра.
— Надо начинать работать как Сталин, деда, — назидательно заявил я ему. — Номер знаешь? Пойдем звонить?
— М?
— Сделаем так…
Андропов гоготнул, одобрительно кивнул, и мы пошли в гостиную — здесь телефон тоже есть. Дед набрал номер, немного подождал.
— Николай Анисимович? Добрый вечер, это Андропов беспокоит, — скромно назвал себя по фамилии образцовым приветливо-вежливым тоном. — Вам, говорят, Айвазовского подарили, подлинник? Нет-нет, что вы! — «неподдельно» возмутился. — Мне тоже все время подарки дарят, люди же от души несут, бескорыстно, обидятся же если не взять? Я по-другому вопросу к вам, в гости напроситься, посмотреть на шедевр.
Прикрыв ладонью рот, он беззвучно заржал. В уголках глаз выступили слезы, рожа покраснела. Прослушав так десяток секунд ответа Министра МВД, действующий Генеральный секретарь полностью вернул самоконтроль:
— Третьяковской галерее в дар? Эх, жаль, не успел классикой в камерных условиях полюбоваться! Но когда народ смотрит — это справедливее, и я очень рад, что мы с вами в этом солидарны, Николай Анисимович. Что ж, прошу прощения за беспокойство, хорошего вечера.
Он положил трубку и заржал уже в голос, схватил меня за уши и легонько потянул вверх, с улыбкой поделившись радостью:
— Послал бог внучка!
Глава 28
— Солнце взойдет…[13] — допел я и старательно подавил желание вдохнуть как можно больше воздуха своими никчемными легкими — Татьяна Филипповна испугается, что «Сереженька» надорвался.
Прощаемся с бабушкой — выезжать мне снова придется в ночь. В третий раз буду морально готовиться к этому заранее.
— Какой ты хороший мальчик, Сереженька, — вытирая слезы платочком, уже привычно похвалила она меня, обнялись, бабушка чмокнула меня в щеку, она уселась обратно в уютное кожаное кресло и приказала Генеральному секретарю:
— Нужно директору Сережиной школы звание Героя социалистического труда дать. Мы у нее такого замечательного мальчика отбираем — представляешь, что у нее на душе творится?
А ведь и вправду очень обидно для нынешней школы получается!
— Дадим, — пообещал Андропов.
— Ну и хорошо! — обрадовалась баба Таня, чмокнула сидящего в соседнем кресле мужа в щеку, пожелала мне. — Доброй дороги, Сереженька.
— Спасибо! — поблагодарил я. — Спокойной ночи.
И баба Таня покинула комнату, оставив меня наедине с дедом Юрой.
— «Союзмультфильма» мне не хватит, — заявил я. — В его нынешнем виде. Нужно расширять.
— Это к «бабе Кате», — ухмыльнулся он.
— Одобряешь — это уже полдела, — благодарно кивнул я.
— Что в телевизоре говорить будешь? — спросил он.
— Как везде — «заслонил», «отслужу», — пожал я здоровым плечом.
— Правильно, нам обоим это сильно поможет, — одобрил он и это. — С бутылками пора заканчивать — кое-какую мелочь мы поймали, но оно того не стоит — милиция не берется из ниоткуда, и мы не можем бесконечно ослаблять другие районы.
— Ребята обидятся, — вздохнул я.
— Не на тебя, — ухмыльнулся дед. — На подъезде и гараже уже висят копия запрета для частных лиц принимать стеклотару.
— Масштабировать-то зачем? — удивился я. — Вдруг кому-то это сильно бы пригодилось?
— Кому? — резонно возразил он.
— Что ж, попробовать стоило — ребята там нормально «наколотить» успели, будем всем районом на великах летом кататься! — улыбнулся я. — А других целей я себе и не ставил — это так, оправдание, — вздохнул. — Но я — уже не в этом году, мне нельзя.
— Ничего, зарастет, — обнадежил дед и поднялся на ноги. — Идем?
— Идем, — поднялся я следом.
Пока одевались, успел спросить:
— Кубик вроде успешен, телепередачи надо?
— Все — после конвенции, — покачал дед головой.
— Душит кровавый режим, не дает на полную разойтись, — вздохнул я.
— Так у тебя же до девяностого года аж все спланировано, — ухмыльнулся он. — Значит полгода погоды не сделает.
— Не сделает, — согласился я. — В конце концов, я еще маленький и раненый, поэтому попахать в экономном режиме с большими перерывами на отдых совсем не против.
— Не нужно рвать жилы, Сережа, — мягко улыбнулся мне Генсек. — Ты нам здоровый и со свежей головой нужен, поэтому не наваливай на себя больше, чем нужно, хорошо?
Какая приятная забота!
— Хорошо, — кивнул я такому хорошему совету.
— А главное — не перегори! — усилил дед.
— Гори, чтобы светить! — пропел я. — Все знаю, все понимаю! — отвесил Андропову пионерский салют. — Долго не увидимся, да?
— Как пойдет, — развел он руками. — Судоплатову-старшему так ничего и не говори, — Подмигнул. — Ему полезно.
— Хорошо, — хохотнул я.
Смешно будет.
— И Виталине, — даванул взглядом дед.
— Внештатный советник Самого совсем не понимает, что вы имеете ввиду, уважаемый Генеральный секретарь, — похлопал я на него глазами.
— Ну все, прощаться не будем, — удовлетворенно кивнув, протянул он руку.
— Не будем! — согласился я и пожал. — А почему евреям разрешили иконы вывозить? Это же наше культурно-историческое наследие — это раз, а второе — тупо очень дорогой антиквариат.
Андропов внимательно слушал, не пытаясь отобрать захваченную вредным внуком руку.
— А слухи по СССР расходятся быстро, особенно — в теневой части, и, уверен, прямо сейчас где-то в далекой деревне так называемый «церковный вор» проламывает бабушке голову, чтобы спереть столетиями хранимую семьей
