запрыгиваю в машину к Талону. Каллан, не дожидаясь указаний, срывается с места, и мы на бешеной скорости выезжаем на грунтовую дорогу.
Я наблюдаю за тем, как ярко разгораются в ночи машины ламий и как обращаются в пепел их тела. Несколько оставшихся в живых ублюдков зловеще наблюдают за тем, как мы уезжаем. Замечаю крупного светловолосого ламию – Сорика. Слабая хватка на моей руке отвлекает внимание от этой сцены, я опускаю взгляд и натыкаюсь на ореховые глаза Талона, направленные на мои.
Глава 40
С передних сидений раздаются полные паники крики и споры, куда ехать, но я отключаюсь от них и смотрю на пришедшего в себя Талона.
– Маленькая воительница, – шепчет он, протягивая слабую руку к моему лицу.
Я накрываю его ладонь своей и прижимаю к щеке.
– Что они с тобой сделали? – спрашиваю я, с болью осознавая, каким сломанным и измученным он выглядит.
– Ничего такого, что я не смог бы выдержать еще тысячу раз, лишь бы удержать их подальше от тебя.
Талон мокро кашляет и стонет. Я пытаюсь утешить его бесполезными словами, чувствуя отчаяние из-за того, что никак не могу облегчить его очевидную боль. Он слабо улыбается мне, и я вижу кровавые дыры там, где его полосовали когти.
От осознания его истинной природы у меня сжимается сердце.
– Талон, ты ламия…
В мои словах упрек и разбитое сердце сплетены воедино. Дрожащей рукой провожу по его впавшим щекам, и он закрывает глаза от моего прикосновения.
– Да, маленькая воительница.
– Почему ты не сказал мне?
Я не знаю, о чем именно спрашиваю: о том, почему он не рассказал мне о себе, или же о том, почему не рассказал мне обо мне. Нет сомнений, он знал о том, кто я, но откуда? Все это какая-то бессмыслица.
Тело Талона сотрясает кашель, и я беспомощно смотрю на него, пока приступ не затихает. Из уголка его рта стекает струйка крови, и в моей голове раздается сигнал тревоги.
– Талон, ты ведь гребаный вампир, разве ты не должен чертовски быстро исцеляться? – спрашиваю я с паникой в голосе.
– Фарон пичкал меня кровью оборотней. Она не дает ламиям исцеляться.
– Я могу дать тебе своей крови? Это поможет?
– Мне жаль, маленькая воительница. Мне уже ничего не поможет. Яд оборотней делает регенерацию невозможной, а я слишком изранен. Я чувствую, что потихоньку отключаюсь.
Голос Талона – не более чем едва слышный ломкий шепот, и слова лишь подтверждают то, о чем и без того кричит мне разум. Талон умирает. Его голова непроизвольно мотается от того, что мы едем по ухабистой дороге. Беру его руку в свою и наклоняюсь ближе.
– Талон, какого черта происходит?
Он пробует засмеяться, но снова кашляет. Я пытаюсь успокоить его. Держись. Мы найдем помощь. С тобой все будет в порядке, но когда эти слова срываются с губ, я чувствую на языке привкус лжи.
– Винна, мне было двадцать три, когда меня превратили в ламию. Поначалу я чувствовал себя богом – они говорили, что я и был им, – и я гордился всем, что делало нас теми, кто мы есть. Я заслужил доверие повелителя, и мне раскрыли его самый большой секрет – рассказали про женщину, которую он держал в плену. У нее на теле были особые знаки – они давали ей невероятную силу и способности.
Я ахаю, осознавая, что это значит, и пристально смотрю на него, не желая упустить ни единого слова.
– Меня назначили охранять ее, в то время как повелитель приступил к достижению своей цели. Видишь ли, мне сказали, что эта женщина могла даровать свою силу и способности другому существу, стоило ей этого пожелать. Повелитель вознамерился стать таким существом и пытался сделать все возможное, чтобы заставить или уговорить эту женщину дать ему желаемое.
Живот сводит от мысли, чего этот мерзкий ламия пытался добиться.
Талон стонет, и я понимаю, что неосознанно сжала его руку. Моментально расслабляю хватку и поглаживаю его пальцы.
– Время шло, и после неоднократных неудач повелитель изменил свой план. Он решил, что ненависть женщины, а она была Стражем, к нашему виду слишком сильна и потому добиться успеха невозможно. И тогда он задумал скрестить ее. Взять потомство и вырастить его среди ламий: он был уверен, что таким образом получит силу, которой так жаждал. Мы начали похищать мужчин-кастеров, но связывания и переноса не происходило. До тех пор, пока на гнездо не напал ковен паладинов. Мы понесли серьезные потери, но все же одержали победу, а выживших паладинов заперли вместе со Стражем, чтобы Адриэль сам решил, как с ними поступить. Ко всеобщему удивлению, магия Стража отозвалась на одного из пленников. Она пометила его и соединились с ним, наделив даром, который повелитель сотни лет пытался у нее отнять. Адриэль был в ярости, и единственное, что его успокаивало, это то, что во время связывания и переноса Страж зачала, а значит, новый план повелителя наконец-то начал претворяться в жизнь.
Совершенно ошеломленная, я смотрю в закрытые глаза Талона. Неужели я – результат селекционной программы спятившего ламии? Отвожу взгляд, ничего не видя в ночной темноте, окутывающей машину. Вокруг тихо и спокойно, и я замечаю, что мы едем по ровному асфальту, а не по ухабистой дороге, как раньше.
Талон заходится в кашле, и на сей раз приступ длится дольше и сказывается сильнее на его и без того сдающем теле. Я руками вытираю кровь с его рта и бока, в который ему вонзались когтями. Провожу ладонями по своей испачканной и окровавленной одежде, смешивая его кровь со своей и кровью тех ламий, которых убила.
– До того как мне поручили охранять твою мать, я был хорошим солдатом. Стойким защитником повелителя и всех его желаний. Но после сотен лет охраны Гриер я проникся к ней неожиданной нежностью. Она была воплощением силы, и было невозможно не начать со временем уважать ее и восхищаться ею. Когда она встретила твоего отца и забеременела тобой, мне стало сложнее переваривать бредни Адриэля и его планы на тебя. Гриер, Вон и остальные пленники строили планы побега, и я вдруг осознал, что вместо того, чтобы, как хороший солдат, доложить об этом, я начал за них болеть. Чем больше ты росла в ее чреве, тем ощутимее становилось их отчаянное желание сбежать, и однажды возможность представилась сама собой. На нас напало другое гнездо, и в разгар стычки мне удалось помочь Гриер, Вону и остальным паладинам спастись.
