Его собеседник достиг той уже степени опьянения, когда держать связность разговора невозможно. И всё, что искусствовед получил от него в ответ, было:
– Так выпей, собака, и прозрей!
И Чегодаев, махнув рукой на искусство, выпил.
Марина, министр культуры, его жена, а также меценат и финансист Краснер с дочерью Наташей обедали за одним столом с капитаном. Предусматривалось, что иногда с капитаном будут обедать англичане, а Марине достанется старпом. Художник Скорцев, Стас и ещё несколько высших членов их делегации – в том числе Лёня и Геня, из тех, кого полковник Лихачёв называл «записными женихами», – питались за столом, лишь ненамного отстоящим от стола капитана.
Усевшиеся за элитные столики одобрительными улыбками и поднятием бокалов ответили художникам, поднявшим тост за правительство и Марину, и приступили к трапезе. Стас слышал, как Марина говорила капитану, какой у него чудесный корабль; потом, моргая чёрными ресницами, ему что-то сказала Мими. И вдруг он обнаружил, что эта тихоня Мими, аккуратно отрезая кусочки мяса, отвечая на реплики, улыбаясь, промокая мягкие свои губки салфеточкой, изредка бросает на него взгляды, даже не смущаясь, что он это заметил.
Кто она такая? С первой их встречи и прогулки по Нескучному саду Стас этого не понял. Воспитательница? Нет, Марина помыкала ею как хотела. Никаких обязанностей прислуги она тоже не выполняла; и вообще у Марины была здесь горничная, высокая некрасивая девица… Подружка? Маловероятно – Мими была старше Марины едва не вдвое. Отчего-то вспомнилась любимая поговорка Кормчего: «Ложка в бане не посуда, девка бабе не подруга». Когда полковник Лихачёв был у него дома, Стас поинтересовался и услышал в ответ, что «эта Мими страшно умная – она при Марине вроде ходячей энциклопедии».
Неужели правда? Интересно. Вот и сегодня – как она вцепилась в книгу Букашкова своими маленькими пальчиками… Нынче первый день их не такого уж и короткого плавания, будет время разобраться.
Стас пропустил, кто затеял разговор о снобах. Вроде говорили о живописи и выставке и о том, что любители, приходящие на выставки, – снобы. Затем он уловил реплику Наташи Краснер, дочери финансиста, уже взрослой девочки с собственным мнением:
– Сноб – человек утончённый, с изысканным вкусом. Быть снобом достойно.
Что-то ответил её отец, потом ещё кто-то, потом Мими толкнула целую речь… Одноногий Скорцев недоумённо покачал головой и негромко сказал Стасу:
– Это парадокс. Элита разных стран устроила войну. Погибли миллионы «неблагородных» людей. Двадцать лет спустя та же элита организует выставку художников-ветеранов; художники не удостоились обеда за столом с капитаном! А они сидят рассуждают, кто тут снобы!
Стас усмехнулся:
– Вы своим собратьям – ох, смотрите, как они напились! – вы им, помнится, давали не очень лестную оценку. А сами-то вместе с элитой, за столом капитана!
– Юноша, на будущее советую: не пытайтесь выводить теорию из частного примера, а только из их обобщений. То, что наши художники лизоблюды и пройдохи, не уничтожает того факта, что они ветераны войны. Может, в других условиях они не стали бы лизоблюдами? И не стали бы снобами? Нам это узнать не дано…
В этот момент встал, качаясь, министр культуры. Он каждый раз, когда остальные чуть пригубливали фужер с вином, хлопал рюмочку коньяку, и теперь достиг окончательного душевного подъёма.
– Гасспада! – провизжал он, в одной руке держа рюмочку, а второй размахивая невпопад. – Выпьем все, как один, за гения русского народа, за Антона Иваныча Деникина! Ура! – И махом высадил содержимое рюмки.
Зал, уже наполовину пустой, равнодушно гудел; никто не отозвался на выходку министра.
Поскольку Мими книгу Букашкова увела, Стас, поискав замену, выбрал «Опыты» Монтеня. Он их и раньше читал, но взял с собой, ибо знал, что один и тот же текст, прочитанный в детстве и в зрелом возрасте, воспринимается по-разному. Завалился на койку, открыл наугад:
«Ничто не мешает поддерживать хорошие отношения с теми, кто враждует между собой, и вести себя при этом вполне порядочно; выказывайте к тому и другому дружеское расположение; и еще: оказавшись в мутной воде, не норовите ловить в ней рыбку».
Он живо припомнил, как переругались насмерть Гупша и Боченок, два влиятельных десятских. Оба тайком приходили к нему, каждый просил, чтобы он именно за него перед князем Ондрием слово молвил. Ни одному он ничего не обещал, с обоими был дружелюбен, хотя Гупша нравился ему больше. А князю так и сказал: вред не в том, что один из двух плох, вред в том, что поругались они, два холопа княжеских…
Как перед глазами та сцена… Когда оно было-то? Незадолго до чумы, меньше полугода назад. А ежели здешним временем мерить, то и месяца не прошло.
А князь сказал, а нехай ругаются, лишь бы не сговаривались противу хозяина злое учинить…
Интересно получается. У каждого своя правда, но встанешь лишь ступенькой выше, и все правды могут одной неправдой обернуться, ибо видишь вдруг, что истинная правда – в другом… Пока не заберёшься ещё выше…
«Я всегда знал больше, чем мне хотелось…»
* * *
Вечер провели в кают-компании. Собственно, это была никакая не кают-компания, а милый зальчик в носовой части верхней палубы, с диванами, пианино, столиками и даже радиоприёмником, но русские пассажиры почему-то прозвали его именно кают-компанией. Разместившись на диванах, смотрели буклеты, подготовленные для выставки. Картины, к сожалению, распаковывать было не с руки, пришлось довольствоваться цветными фото. Марина требовала их мнения, Стас и Андрей Чегодаев давали комментарии, оценивая и замысел, и исполнение, Мими тоже вставляла изредка своё слово.
Марина, забавно серьёзная, так объяснила задачу:
– Выставку «Картины художников – участников Мировой войны» открывает внучка президента Франции Поля Думера, Жаклин. Сам он старый совсем, не придёт. Потом в течение дня презентации национальных экспозиций. Я выступаю десять минут, двое художников – по пять минут. Надо выбрать художников и подготовить тезисы и мне и им.
– Мариночка, а на банкете? – напомнила Мими.
– Для выступления на банкете мне речь уже написали, – отмахнулась было Марина, но, подумав, заметила, что хорошо бы им её тоже потом посмотреть.
Оказалось, на выставке будут представители всех сторон, участвовавших в войне; поэтому – никакой политики. Среди организаторов только жёны, дочери и внучки руководителей государств – мероприятие не официозное, а культурное. Конечно, слова о том, как война ужасна, а жизнь бесценна, и всё такое, написать надо.
Стас очень сомневался в своих писательских способностях, но трудолюбиво делал пометки на листке бумажки. Заметил, что Марина чаще обращается к нему, чем к Андрею. Вот и теперь:
– Станислав Фёдорович, я вас умоляю, учитывайте, что речи будут говорить все. Я не должна пройти там серым фоном! Речь нужно сделать яркую. Индивидуальность мою надо показать.
