спектакля не могли не начаться. В кабинет я пришел минут на пятнадцать раньше обычного, чего никогда не случалось прежде, — мне просто не терпелось работать. Все мои коллеги еще переживали успех, даже Зине и Максиму Петровичу было приятно, ну, во всяком случае, мне так казалось. Эмоции ликования уже улеглись, но еще оставалась тихая радость, с которой было так правильно начинать нашу новую жизнь.
— Хорошо бы поставить «Дон Кихота», — делился я мечтами в отделе.
— Ух, интересно! А почему бы и нет, в самом деле, — отзывались коллеги.
Мы тут же кинулись придумывать новый спектакль, забыв, что по нашему замыслу это все должны были делать уже сами дети. Мы стали прикидывать, какие эпизоды романа должны быть обязательно поставлены, как должны выглядеть куклы главных героев, что можно изменить в сюжете и для чего это нужно сделать.
Это было прекрасное утро.
Ближе к обеду позвонила Инга:
— Добрый день, Егор Степанович! Вас ждет Илья Борисович. Зайдите сейчас к нему.
Директор и Ванда пили кофе.
— А вот и наш триумфатор, — приветствовал меня Горовиц, как только увидел меня в дверях. — Проходи. Будешь кофе?
Инга принесла мне чашку эспрессо.
Вроде бы все было хорошо, однако в кабинете едва улавливалось некоторое напряжение. Я это понял по лицам моих начальников. В них читалась какая-то еле заметная озабоченность, как будто бы что-то случилось, и они знали то, о чем мне еще не было известно.
— Слушай, старина, я тебе уже говорил, но скажу еще раз, спектакль в пятницу был классным! Вы — молодцы! — хвалил Горовиц. — Я, признаться, не верил, что у тебя получится. Просто браво!
— И мне тоже очень понравилось, Егор Степанович, — затараторила Ванда. — Чудесно. Никогда бы не подумала, что эти люди, кроме вас, разумеется, могут оказаться способными на такое. Какая очаровательная история получилась! Прелесть какая!
— Твои методисты тебя не подвели. Это действительно так, — подтвердил директор.
— Ой, я смеялась до слез, когда карлица признавалась в любви… Сколько страсти… И совсем все не по-детски.
— А мне кажется, это было ничуть не смешно, но напротив, невероятно трогательно, — возразил Илья Борисович.
— Спасибо, спасибо, коллеги, — благодарил я. — Я очень рад, что вам понравилось. Поверьте, мы очень-очень старались, но ведь что-то не так, да?
Улыбки медленно сползли с лиц моих собеседников.
Горовиц поправил очки и откашлялся в кулак.
— В общем, несмотря на то что все прошло отлично, к сожалению, мы не сможем принять твою концепцию.
В моих глазах застыл вопрос. Я ощутил себя просто-таки гигантским вопросительным знаком.
— Да, да, не можем, извини, — раздраженно отрезал директор.
Разговор стал бессмысленен. Такая категоричность оскорбляла меня, и я решил, что ни за что не стану ничего выклянчивать. Я пожал плечами и встал, чтобы уйти.
— Постой, — остановил меня директор. — Скорее всего, Поликарпов задействовал свои старые связи. Вот, взгляни.
Он протянул мне бумагу. Это было министерское предписание, касающееся концепции развития Дворца. В нем говорилось, что во Дворце должны быть возрождены классические методы работы и кружки из его легендарного прошлого.
— Выходит, что все равно версия методотдела принята, — пытался шутить я. — Ведь в первом варианте наших предложений были изложены мысли Агарева, а это один в один совпадает с тем, что написано.
Стоя уже в дверях, я обернулся.
— Постойте, а когда пришла эта бумага? — спросил я. — Ведь не сегодня же и не вчера?
Горовиц и Капралова молчали.
Я понял, что предписание пришло давно, а значит, им все было известно заранее.
— Спасибо, что не остановили нас, — поблагодарил я и вышел.
Глава XXIX, повествующая об одной долгожданной находке
Свое решение об уходе я объявил в самом конце рабочего дня — все никак не выпадал подходящий момент. Мне было грустно, но не жаль. Грустно — потому что, когда покидаешь место, где ты мечтал и несмотря ни на что воплотил свою мечту в жизнь, всегда скребут кошки на душе, а не жаль — так как я слишком хорошо понимал, что мне здесь больше нечего было делать.
Как отреагировали мои коллеги? Пожалуй, как и предполагалось, без особой драмы. Нет, разумеется, все они были шокированы. Я никогда не скрывал, что мое присутствие тут временно, но никто не ожидал, что это время уже истекло, тем более сразу после нашего триумфа. Приятно, что в чьих-то глазах я увидел искреннее сожаление, но после директорского вердикта никто и не пытался меня отговаривать. Я не люблю всякого рода затянутые прощания, так называемые проставления и прочее. Этого ничего не нужно, поскольку, если ты был с кем-то дружен во время работы, достаточно крепких объятий на дорожку, а с кем был врозь — то застолье уже не сблизит, а лишь отравит речи лживым елеем напутственных пожеланий.
Сразу после обеда к нам в отдел заглянула еще ничего не знающая о моем решении Тамара.
— Коллеги, не забудьте к нам прийти на конкурс. У нас сегодня вечером «Родари фест».
Методисты вяло отреагировали.
— Егор, ты не забыл, что ты в жюри? — обратилась Тамара теперь уже ко мне.
— Ну, как можно забыть, — шутил я.
— Дай еще кого-нибудь из методистов. Директор не сможет, Агнесса приболела, Завадский — сам знаешь, какой сложный. Будут Ванда, Эльвира, Виталий Семенович, ты, и еще нужен пятый.
Присутствующие вжались в плечи.
— Петя, пойдешь? — спросил я у Порослева.
Тот охотно кивнул.
— Ну, вот и славно, мальчики, — сказала довольная Тамара и, положив программку на мой стол, побежала дальше по своим делам.
Праздник был приурочен к 100-летию со дня рождения писателя. На суд жюри было предложено семь десятиминутных спектаклей: «Джельсомино в Стране лжецов», «Путешествие Голубой стрелы», две версии «Чиполлино» и три спектакля по мотивам сборника «Сказки по телефону».
Идея провести «Родари фест» принадлежала методотделу. В конце года мы всегда составляли проект предложений ключевых мероприятий — то есть, простите, дел — на будущий год для театралов, музейщиков, библиотекарей и студий, затем все это обсуждалось и утверждалось лично Горовицем. Обсуждения эти всегда проходили очень жарко. Казалось бы, всего лишь Дворец детского творчества, но какие нешуточные страсти кипели в его чреве. Как правило, методотдел обвиняли, что он навязывает свою волю, мы же указывали на отсутствие встречных интересных предложений, и ни одна сторона не хотела изменить своего мнения. Это были самые настоящие бои. По одну линию фронта всегда вместе находились Ванда, Эльвира, Тамара и Фируза, иногда к ним примыкали Агнесса Карловна и Завадский, а также мои изменники — Агарев и Дрозд, которые вполне ожидаемо
