Берхард, бессильно стоявший на коленях, вдруг ощерился, подняв разбитое лицо:
– Мразь… Ты думал, я… я забуду? Железная… Ярмарка. Думал, я забуду лицо… кх… человека, который изуродовал меня? Ты… изменился. У тебя больше нет глаз, но улыбка… Улыбка осталась та же. Я хорошо запомнил ее… кх-х-х… пять лет назад.
Страшная пародия на человека изобразила подобие поклона. Лишь подобие – тело Лотара анатомически было лишено возможности сгибаться.
– Барон фон Кетлер был одним из многих моих слуг, которые по твоей милости прошли через Железную Ярмарку. Ты лишился титула и глаз, мой мальчик, но и ему пришлось несладко, а? Он справился с тем, чем ты его наградил, и справился не без жертв, как я вижу.
Однако изнутри его снедало нечто куда более болезненное, чем боль. Гнев.
– Я знаю, что такое гнев, Лотар.
– Гнев неутоленный – самая страшная пытка на свете, мой милый мальчик. В пятом круге ада подверженные гневу вынуждены вечно бороться друг с другом в зловонном болоте Стикса, но это ничто по сравнению с тем, что испытывает человек, знающий, что его злость никогда не сможет обрушиться на голову виновного.
Гимберт машинально кивнул. Он больше не ощущал холода, словно все рецепторы в его теле, замурованном внутри бронированной капсулы, атрофировались, перестав выполнять свои функции.
– Мы оба заслужили его ненависть, Лотар. Ты предал его, бросив в жернова императорского правосудия. Я изувечил. Неудивительно, что он мечтал поквитаться с нами обоими.
– И сознавал, что у него нет ни единого шанса это сделать. Как забавно, что судьба преподнесла ему удивительную возможность сделать это. Судьба, которая привела тебя аккурат ему на порог. Настоящий подарок! Любой другой предал бы тебя мученической смерти и тем был бы доволен, но барон фон Кетлер всегда был не в меру амбициозен, даже в те времена, когда еще служил мне. Он рассудил, что раз уж заполучил в свои руки такое сокровище, то, пожалуй, может использовать его с тем, чтобы заполучить и меня. Схватить двух пташек одной рукой! Я прав, барон?
Берхард молча кивнул. А может, просто голова бессильно мотнулась на шее. Последние минуты он молча смотрел в снег, бессмысленно ковыряя его пальцами своей единственной руки. Точно этот снег для него, приговоренного, мог играть какую-то роль.
– Я умолял его отвести меня к Бледному Пальцу. И, надо думать, сам подал ему отличную идею. Использовать меня, чтобы дотянуться до тебя.
Лотар восхищенно щелкнул языком, глаза на миг закатились, будто он смаковал изысканное вино.
– Да, он решил, что нашел верную тропу. Тем же днем он послал мне в Салуццо тайную депешу, которой любезно извещал о твоем визите к Бледному Пальцу, указав его координаты. Он все рассчитал верно. Барон фон Кетлер с юности любил Альбы, часто здесь охотился и знал даже те тропы, про которые не ведали здешние контрабандисты. Он сделал все с таким расчетом, чтоб мы встретились там. Вероятно, господин барон рассчитывал на то, что рыцарский доспех окажется боеспособен и станет хорошим козырем, когда мы с вами сойдемся в битве. Перебьем друг друга у него на глазах. Ах, какая наивность! Я был достаточно предусмотрителен, чтобы прихватить с собой венецианских наемников-бронебойщиков, а твой доспех оказался ржавым хламом. Но знаешь, что нравится мне еще больше?
– Отражение в зеркале?
Лотар покачал головой. Это далось ему с большим трудом – его изогнутая шея почти потеряла подвижность и, кроме того, росла совсем не из предназначенного природой и Господом места.
– Нет, мой мальчик. Еще больше мне приятно осознавать, что вы оба привели друг друга к гибели через предательство. Ты предал барона фон Кетлера, отправив его прямиком мне в руки. Он предал тебя, рассчитывая на обратное. Вы предали друг друга, даже не подозревая об этом. Попытались хладнокровно расплатиться с судьбой при помощи чужой жизни. И мне отрадно видеть, к чему это привело вас обоих. Разве не восхитительно?
«Да, – подумал Гримберт, – восхитительно. У старой суки-судьбы всегда было странное чувство юмора».
Повинуясь его приказу, тяжелый рыцарский шлем изобразил неуклюжий кивок.
– Я никогда не был у тебя в руках, Лотар. Барон фон Кетлер в твоей власти. Сделай с ним все, что тебе заблагорассудится. Это ваши личные с ним разногласия. Но если ты решил убить меня…
Лотар захихикал. От этого смеха его туша затряслась, некоторые конечности судорожно заскребли снег, затрещала натянутая на раздувшиеся торсы плоть, с трудом сдерживающая напор лишних органов и костей.
– Убить? Помилуй меня, нет! Я не собираюсь тебя убивать. Лишь предложить свое гостеприимство. На долгое, очень долгое время. Знаешь, мой милый Гримберт, – голос маркграфа Салуццо стал вкрадчивым. – Я ведь успел собрать в своей библиотеке много, очень много интересных трудов и технологий, прежде чем ты нашел для меня новое развлечение. Некоторые из этих технологий призваны дарить наслаждение, некоторые – ваять плоть, точно камень, некоторые и вовсе не имеют названия. Но их сочетание… Ты даже не представляешь, чего можно добиться с помощью него. И всем этим я собираюсь одарить тебя. Ты, мой мальчик, станешь произведением искусства. Вершиной биологического зодчества, по сравнению с которой я буду выглядеть прискорбно человекоподобным. Чувствительные люди будут лишаться чувств, лишь увидев гравюры с твоим изображением. Твое имя на долгие века станет проклятьем, и даже граф Лаубер, узнав о твоей судьбе, сочтет за лучшее перекреститься и отказаться от своих планов. А еще мы с тобой будем много говорить, пока ты пользуешься моим гостеприимством и плодами моих технологий. Вспоминать старые деньки и болтать, как полагается старым приятелям. Я постараюсь, чтоб это длилось как можно дольше, но… Ты ведь сам понимаешь, у плоти, как и у психики, есть свой предел. В какой-то момент ты, скорее всего, сойдешь с ума, не в силах выдержать более тех причудливых трансформаций, что переживает твое тело, и тогда… Впрочем, прости меня, милый Гримберт. Кажется, я забрался излишне глубоко в будущее. У нас с тобой впереди еще много славных деньков. А теперь будь хорошим мальчиком и выбирайся наружу.
* * *
Глаза Лотара засветились желтоватым светом, многочисленные пальцы по всему телу затрепетали – будто уже касались плоти маркграфа Туринского. В пароксизме предвкушения пришли в движение все мышцы разом, отчего Лотар словно раздулся в размерах, превратившись в исполинское, ощетинившееся конечностями насекомое, обшитое лоскутами человеческой кожи.
– Покажи, что ты на самом деле умный мальчик, Гримберт. Выходи. Иначе моим людям придется расстрелять все сервоузлы этой железной банки и разрезать ее на части. Это хлопотная и долгая процедура, а я терпеть не могу визга пил. Если у меня от них сделается мигрень, поверь, это никоим образом не облегчит твою участь. Напротив, это может разозлить доброго дядюшку Лотара…
Гримберту не требовалось озираться, чтобы определить обстановку, примитивный визор его доспеха отобразил тактическую схему на приемлемом уровне детализации. Тринадцать вооруженных человек обступали его сплошным кольцом, изготовив к бою свои грозные кулеврины. Совершенно безнадежная в тактическом отношении позиция, даже будь у него оружие. Это понял бы даже вчерашний оруженосец, впервые в жизни вонзивший в свои разъемы нейроштифты. Еще более безнадежная, чем попытка слепого калеки отправиться в смертоносные Альбы, уповая на немыслимое сочетание факторов.
