этой он сильно радовался.
— Сколько? — перехваченным горлом каркнул Тверд, вспомнив сплошь усеянное телами поле сечи.
— Да, почитай, половина там осталась. Когда б не конница смоленская, кто его знает, как бы все еще повернулось.
— Нет, ну ты посмотри — опять живой! — донесся бодрый голос от входа в шатер. Повернув голову в ту сторону и, едва не зажмурив глаза от подступившей боли, он увидел черный силуэт гильдийца. — Слушай, может, не стоило тебе броню давать, а? Ты, гляжу, и без нее отлично справляешься, хрен тебя зарежешь.
Прок подошел к столу, на котором лежал Тверд, и присел на краешек.
— От тебя ж одних убытков знаешь сколько? Да я на тебя за последние дни израсходовал больше, чем на себя — за год.
— Выходит, трусоватый из тебя воин, — вяло улыбнулся кентарх. — Вечно хоронишься за чьим-то спинами.
— А из тебя — хреноватый. Вечно тебя все так крепко колотят, что потом чуть не из-за Камня доставать приходится. Вон, гляди, чего опять с броней доброй сделал? Нельзя, что ли, было мечом все эти удары отбить?
— Да как-то не догадался.
— Ладно, хоть догадался удар топором башкой отбить. Самый бесполезный, считай, у тебя орган.
По шатру пронесся шорох приглушенных смешков.
— Ну, ладно, — хлопнул Прок Тведа по плечу так, что у того от мгновенно разорвавшейся в голове боли потемнело в глазах. — Будет тебе людей раненых смешить, валяться тут среди них да прикидываться. Пойдем. Я тебя снаружи подожду.
Еле-еле доковыляв до полога шатра, на пути едва не блеванув от головокружения на раненых воев, разложенных на полу, он вышел наружу. Дохнувший в лицо ветер не принес особой свежести. Только отвратный смрад смерти, да терпкий запах дыма.
— Значит, победили…
— Вроде того.
Помолчали, вслушиваясь в беззаботный щебет птиц в дальней рощице. Небо обложили тяжелые серые облака. Они отбрасывали на землю массивные тени, будто пытаясь стыдливо прикрыть ими то, что наделали там, внизу, люди.
— Что-то радости особой не вижу.
— Ты думаешь, я живодер какой и мне нравится людей на бойню посылать?
— Светлого ж послал. Или его ярая конная атака — не твоя идея?
— Моя, чья ж еще… Он, я так понимаю, до последнего надеялся, что нас в сече всех поубивают, а сам чистым из всего этого вылезет.
— Людей жалко. Которые с ним на смерть пошли.
— А остальных, стало быть, не так жаль? Тут, чтоб ты знал, больше двух тысяч воев легло. Да сколько еще от ран помрут…
Тверд, переборов очередной приступ острой ломоты и в висках, и в темени, тихо выдохнул.
— Мои-то как?
— Да им-то что сделается? Варягу вон только в глаз саданули так, что раздулся на полбашки. И не понять — то ли вытек, то ли просто опух… У лучника твоего и вовсе — стрелы закончились, вот и все тебе неприятности.
— А в этой твоей… берлоге… ничего с глазом сделать нельзя?
— Зарастет. Если бы тебя и в этот раз отделали до полусмерти, и то не стал бы больше туда тащить. Хлопот больше.
— Ну, да. Дело-то ведь сделано, чего зря издерживаться… Смолян ты привел?
— Так а больше просто некому было. К концу боя холм наш командный был гол, что моя плешь.
— Чего ждал так долго?
— Перелома. Норды, они, знаешь ли, Светлого когда порубили, да знамя его потоптали, думали, что все, победили — сейчас обезглавленное войско наше разбежится в один миг. А оно осталось там, где стояло. И тут-то у них самих духу боевого поубавилось. Тоже ведь, знаешь, хлебнули кровушки. Без особого запала на последний штурм шли, тот самый, который ты решил героически в одиночку прекратить, — гильдиец растянул губы в невеселой улыбке. — И когда им в спину ударила конница, они даже и не подумали встречать ее копьями — побежали. Вся эта масса, что на твоем левом крыле скопилась, вернее, что от нее осталось, показала спину. А за ней и остальные развернули паруса. Пять верст их гнали да рубили.
Тверд закрыл глаза и постарался вдохнуть всей грудью. Кажется, в первый раз за долгое время над ним не нависали больше никакие неприятности, грозящие перерасти в исполинскую задницу.
— Так, значит… все?
В ответ Прок прочистил горло. Так деликатно, что это сразу Тверду не понравилось и очень сильно насторожило.
— Собственно, за тем я и пришел, — нехотя проговорил гильдиец. — Понимаю, конечно, что тебе тут и так досталось, но…
Тверд уставился на новгородца так, будто тот обрюхатил его жену. И дочь заодно. И бабку.
— Что?
— Хёгни в битве не было. Он нас тут просто пытался задержать. А сам теперь в Новгород прорвался.
— Чтооо?!
— В Новгород. В главный Двор Гильдии. Думаю, ради этого он все и затеял. Отрезать Русь от… Большого Камня. Сам понимаешь, к чему такой расклад может привести.
— Но ведь там дружина осталась. Да и сам Двор наверняка охраняется… по-особенному.
Прок опасливо огляделся и заговорщически понизил голос:
— Не до такой степени, чтобы выдержать штурм сотни, скажем, автоматчиков.
— Еще не поздно?
— Пока мне докладывают, что нет. Но лучше бы нам поторопиться.
* * *
В Новгороде до сего дня Тверд ни разу не был, и он очень надеялся, что город выглядел так не всегда. Он встретил их дымящимся створом вывороченных ворот, что выводили на большую пристань. Она тоже наверняка знавала лучшие времена, без расщепленных досок под ногами и разбитых сходней. Над брошенными в беспорядке стругами и грузно плещущимися на ленивых речных волнах веслами с обломками мачт деловито гомонили чайки. И не похоже было, чтобы кто-то пытался нести стражу на основных оборонительных рубежах. Даже в надвратной башне не оказалось пусть даже самого никчемного гридня. Зато легко угадывались следы недавнего пожара, вгрызшиеся в стропила черными разводами копоти. Потушить его удалось быстро, иначе дело вряд ли закончилось бы просто обугленными бревнами. У сторожки их встретил доходяжного вида пес, обнюхал, поведя носом на расстоянии, поджал хвост и забился под крыльцо. Где-то дальше по улице хлопнул зачиняемый ставень.
— И какой дурак будет вести торг в таком задрипанном месте? — фыркнул Хват, поправляя черную кожаную повязку на глазу. Он сдернул ее с тела кривого нурманна, и теперь таскал, что награду за ратные труды. Казалось, даже жалеет, что не лишился глаза окончательно — чтобы наличие тесемки этой было оправданно.
— Ты здесь раньше бывал? — недовольно озираясь, угрюмо проворчал Прок.
— Случалось, — пожал плечами варяг, похлопывая по шее взмыленную свою кобылку. Та поспешность, с какой они неслись сюда, для лошадей стала испытанием не многим приятнее
