И я, которая определенно поступила неправильно, не хотела рисковать.
Потому что это не было случаем самообороны. Лен не пытался причинить мне физическую боль. Он бы мог на меня накинуться, если бы не сильнодействующий коктейль из алкоголя и антигистаминных препаратов, бурлящий в его организме. Но он был пьян и накачан наркотиками, и у меня было много способов покинуть этот дом.
Даже если бы я заявила о самообороне, полиция бы так это не расценила. Они увидели бы женщину, которая накачала своего мужа наркотиками, вытащила его на озеро, выбросила за борт и смотрела, как он тонет. Неважно, что он был серийным убийцей. Или что эти пряди волос и украденные документы были доказательством его преступлений. Полиция по-прежнему будет обвинять меня в убийстве, даже если я не убивала своего мужа.
Он утонул.
Я просто решила не спасать его.
Но полиция все равно заставит меня заплатить за это. И я не хотела быть наказанной за то, что наказала Лена.
Он заслужил это.
Я сделала то, что должна была.
И я замела следы.
Сначала я вынула трофеи Лена из ящика комода, вытерла их носовым платком, в котором я их нашла, и спрятала все за шатающейся доской в стене подвала.
Затем я заварила себе кофе, налила его в потрепанный термос Лена и вернулась в подвал. Там я прихватила все, что Лен брал с собой, когда шел на рыбалку. Гибкая зеленая шляпа, удочка, коробка для снастей.
Когда я вышла через синюю дверь, я оставила ее приоткрытой, чтобы выглядело так, будто Лен тоже пользовался ею. Затем я перенесла все на лодку, что было нелегко. Было темно, и я не могла использовать фонарик, потому что мои руки были заняты, и я боялась, что кто-нибудь на противоположном берегу это заметит.
Вернувшись в лодку, я поплыла на середину озера. Бросив шляпу в воду, я опустила якорь, нырнула в воду и поплыла обратно к берегу. Оказавшись внутри домика у озера, я сняла мокрую одежду, положила ее в сушилку, переоделась в ночную рубашку и заполза в постель.
Я не сомкнула глаз.
Я провела ночь, бодрствуя, чуя каждый скрип в доме, каждый шорох листьев, каждый всплеск водоплавающих птиц на озере. Каждый шум заставлял меня думать, что это либо полиция прибыла, чтобы арестовать меня, либо Лен, каким-то образом еще живой, возвращающийся домой.
Я знала, какой сценарий хуже.
Только когда над озером рассвело, я осознала, какой ужас я совершила.
Но не было жалости к Лену.
Я не чувствую себя виноватой. Ни тогда, ни сейчас.
И я не скучаю по нему.
Я скучаю по человеку, которым, как я думала, он был.
Мой муж.
Человек, которого я любила.
Это был не тот человек, которого я видела тонущего под водой. Он был кем-то другим. Кто-то злой. Он заслужил то, что с ним произошло.
Тем не менее, я полна сожаления о том, что я сделала. Каждая секунда каждой минуты каждого часа, пока я трезва, разъедает меня. Потому что я была эгоистом. Я чувствовала себя такой злой, такой обиженной, такой чертовски преданной, что лишь поверхностно подумала о женщинах, которых убил Лен. Они же не получили упокоения в справедливости. Их семьи и копы все еще пытаются выяснить, что произошло с ними.
Убив Лена вместо того, чтобы сдать его, я лишила их всех ответов. Меган Кин, Тони Бернетт и Сью Эллен Страйкер все еще где-то там, и из-за меня никто никогда не узнает, где именно. Их семьи продолжают жить в какой-то ужасной неопределенности, где существует небольшая вероятность того, что они вернутся.
Я смогла оплакать Лена – или, по крайней мере, человека, которым я его считала – на двух поминальных службах, по одной на каждом побережье. Я присутствовала и там, и там, терзаемая чувством вины за то, что мне было позволено погрязнуть в своем горе – роскоши, которой не было у семей его жертв. Их не оплакали даже один раз, не говоря уже о двух. Им не спели заупокойную молитву.
Преступление.
То, что я совершила той ночью.
Вот почему я пью до тех пор, пока у меня не закружится голова, не перевернется желудок, и мой разум не станет опустошенным. Именно поэтому я провожу все свое время здесь, сижу на крыльце, глядя на воду, надеясь, что, если я посмотрю достаточно внимательно, по крайней мере, одна из этих бедных душ даст знать о своем присутствии.
Моя единственная попытка загладить свою вину состояла в том, чтобы надеть перчатки и черкануть пару строк на старой открытке с изображением озера Грин, которую я купила давно в придорожном магазине. На обороте я нацарапала три имени и четыре слова.
«Я думаю, они здесь».
Писала я левой рукой. Графолог Вилмы был прав на этот счет. Я прилепила самоклеющуюся марку на обратную сторону открытки и бросила ее в случайный почтовый ящик, когда шла к ближайшему бару. Находясь там, я так много выпила, что к тому времени, когда я появилась в театре, где играла спектакль «Частица сомненья», я уже была вдрызг пьяна.
Это был час дня в среду.
К тому времени, когда я, наконец, протрезвела, я уже осталась без работы.
Ирония в том, что отправка открытки по почте оказалась более чем бесполезной. Это больше запутало дело, чем прояснило, убедив Вилму и Буна, что ее прислала Кэтрин Ройс, и что именно Том был человеком, который совершил преступления Лена.
И мне пришлось притвориться, что я тоже так думала. Не могла же я признать, что я отправитель той открытки.
Но теперь, когда я смотрю на мужчину, который определенно не мой муж, но определенно им является, я понимаю, что мне была предоставлена возможность исправить мою невыносимую ошибку.
Лен вернулся. Он может рассказать мне, что он сделал со своими жертвами, а я, наконец, могу помочь обнаружить тела Меган Кин, Тони Бернетт и Сью Эллен Страйкер. Их родные смогут их похоронить и успокоиться.
