— Сейчас я приготовлю ему трубку. И еще одну про запас. Больше никто и ничем ему не поможет. Он нетранспортабелен, мы не можем его нести. И не можем больше оставаться рядом: нас схватят или убьют на месте.
Все трое ощутили невысказанное облегчение оттого, что иного выбора, кроме как оставить умирающего Антона Херцога, не было. Ему не суждено вернуться в Дели и выздороветь, не суждено подготовить вторую экспедицию и вернуться в Шангри-Ла, если, конечно, царство действительно существует. Он умрет в одиночестве, его чары будут разрушены раз и навсегда; они отвернутся от него и тем самым отвергнут его страшную правду, чтобы добрая воля восторжествовала. Жуткая таинственность Антона обернулась кошмарным сном. И все же, несмотря ни на что, бросать его было бесчеловечно. Нэнси несколько мгновений стояла, глядя на оболочку Антона Херцога — знаменитого журналиста, блестящего ученого, обезумевшего и одинокого на пороге смерти, затерявшегося в этом вероломном уголке планеты. Нэнси не выдержала и горько зарыдала, повернувшись к диким джунглям. Где-то высоко в небе прогудел самолет. Пора уходить. Жень попрощался и зашагал прочь по тропе, а Нэнси и Джек начали свое последнее восхождение.
Нэнси карабкалась вверх, а слезы все бежали из глаз. Она проделала такой путь, столько выстрадала и узнала — ради чего? Чтобы бросить умирать человека, которого так долго искала? А вдруг Херцог говорил правду и их жизни были лишь игрой кукловода? Джек Адамс никогда не советовался с Оракулом, избегая его планов и интриг, но сама Нэнси чувствовала силу книги, мощь ее психологической обработки и некое присутствие, до самого конца управлявшее ими всеми, постичь суть которого никто даже не надеялся.
Нэнси замерзла до костей и проголодалась, у нее осталось одно желание: уйти подальше от людей, отделиться от них. Все в этом мире напоминало жуткую карусель, чудовищный фарс, устроенный дьяволом и демонами. Счастьем здесь называли себялюбие — это и есть истина мира. Рыдая и хватая ртом воздух, опустив голову, Нэнси устало брела по тропе. А позади, в пещере, живой или уже мертвый, остался он — дикарь ли, безумец ли? — человек, чья жизнь непостижимым образом переплелась с ее жизнью: Антон Херцог.
Эпилог
Нью-Йорк
Жень оказался прав: торговцы солью стояли лагерем на продуваемом всеми ветрами плато. Их юрты покрывали ячьи шкуры, чуть поодаль яки щипали траву из-под тонкого снежного покрывала, шумной стайкой носились дети. Поначалу пришельцев встретили с подозрением и враждебностью. Неудивительно, подумала Нэнси, — они с Джеком являли собой странное зрелище: двое оборванных белых, смущенных и растерянных. Однако золото и фотографии далай-ламы сделали свое дело, и торговцы стали заметно дружелюбнее. Гостей привели в палатку вождя — задымленный вигвам, где человеческие фигуры контурами угадывались в темноте. Вождь, свирепого вида мужчина с саблей и пистолетом за поясом, принял дары. Он выделил двух юношей и одно животное, чтобы проводить белых людей до границы и показать им тропу, спускавшуюся через темное ущелье вниз к подножиям Гималаев, а оттуда — к солнечным берегам Брахмапутры.
Как и предсказывал Жень, путь был трудным, но в конце концов Джек и Нэнси добрались до деревни. Оттуда за двенадцать часов на попутных грузовиках они доехали до отдаленной железнодорожной станции в глуши индийского штата Сикким. После тридцати шести часов путешествия в переполненном вагоне они выбрались на перрон Центрального вокзала Дели, сонные и не верящие происходящему.
Прошло шесть месяцев; Нэнси Келли давно покинула Дели. Позже она узнала от Кришны, что индийская полиция прекратила поиски Антона Херцога. Правительство Китая сообщило, что считает его мертвым, хотя тело не обнаружено. Кости его, по всей видимости, растаскивают гималайские стервятники после анонимных небесных похорон в Пещере магов. Обвинения в шпионаже были забыты, и полиция разрешила Нэнси свободный выезд.
Оставалось только встретиться с Майей. Нэнси провела целое утро в мучительных раздумьях, что сообщить женщине. Наконец она заставила себя написать, что добралась до Тибета и там нашла Херцога; он умер, писала Нэнси, у нее на глазах. Майе следует отнести завещание адвокату и получить деньги на воспитание ребенка. Нэнси подумала и закончила письмо строчкой: «Антон Херцог умер с вашим именем на губах. Его последним словом было „Майя“». Это была ложь, но ложь благая. Стоило ли рассказывать Майе, что на смертном одре Антон ни разу не вспомнил о ней?
Нэнси успела на первый рейс в Штаты. Глядя из иллюминатора лайнера, берущего разбег под нещадно палящим солнцем Дели, Нэнси не могла избавиться от ощущения, что вплотную подошла к постижению страшной истины — той самой, что разрушила Херцога, как только он познал ее. Она завидовала Джеку, его отношению к жизни, его решительному отказу от самой мысли о том, что Херцог мог говорить правду. С другой стороны, все эти загадки и тайны, истинные или нет, ей самой казались слишком значительными, чтобы свести их к жизни одного человека. Они с Джеком договорились держать в тайне свое путешествие — в особенности то, что они нашли Антона Херцога. Отправляясь в Тибет, Нэнси ожидала, что это будет самый грандиозный материал ее жизни. В некотором смысле — пожалуй, самом глубоком — так и получилось. Но на обратном пути в Индию, анализируя и переоценивая все, что они услышали и пережили в пещере, Нэнси и Джек осознали: никто не поверит им и не поймет их. Величайшая повесть ее жизни никогда не увидит свет.
Прощаясь с Джеком на делийском вокзале, Нэнси пообещала перевести на его счет деньги. В шумном вестибюле вокзала они несколько мгновений молча смотрели друг на друга, обтекаемые людским потоком. Затем Джек сжал ее ладонь и поцеловал в щеку.
— Не ломайте голову над тем, что он говорил. Все это вранье. Его смерть доказывает это. А то, что мы выжили, доказывает наличие у нас свободной воли. Или Оракул лжет.
И Джек ушел обратно в свой мир торговцев древностями, доисторических костей, долгих душных делийских ночей. Нэнси глядела ему вслед и видела, как он качает головой, словно пытается стряхнуть воспоминания о пережитом.
Она смотрела ему в спину, и ее сердце больно сжималось: в душе затеплился росток чувства к этому человеку. В других обстоятельствах их отношения наверняка бы получили романтическое продолжение. Возможно, она поступила необдуманно. Джек неразрывно связан со всем, что ей пришлось испытать, он — часть ее нового опыта, перевернувшего ее душу, как землетрясение. Но им обоим было необходимо как можно дальше уйти от случившегося, а сделать это они могли лишь поодиночке.
Нэнси возвратилась в Нью-Йорк, к Бруклину и тенистым улочкам Парк-Слоуп, к своим друзьям, к старым знакомым кафе и книжным магазинчикам. Пришла весна, в Центральном парке распустились цветы. Ей предложили отпуск, но она отказалась, боясь долгих часов наедине с собой, и предпочла работу редактора отдела. С облегчением Нэнси погрузилась в уютный мирок дедлайнов, утренних издательских летучек, нарастающего ажиотажа перед подписанием номера в печать, корпоративных вечеринок и обедов — мирок утешительной и жизнеутверждающей активности. Постепенно странный индийский опыт отошел на второй план: по крайней мере, Нэнси уже не думала об этом постоянно и часами или даже целыми днями не вспоминала о пережитом. Ей удалось похоронить эти воспоминания. Она поняла, что есть единственный способ вернуться в нормальное состояние: мировоззрение Херцога, его рассказ в пещере, его мечты и кошмары, его мир, в котором демоны и Учителя правили судьбами человечества, необходимо заглушить неумолчным шумом повседневной жизни. Херцог глубоко заблуждался или, как считал Джек, потерял рассудок. Монахи Шангри-Ла не спасали его, и он никогда не следовал судьбе, якобы предначертанной для него Оракулом. Теперь Нэнси считала рассказ Херцога следствием искаженного восприятия мира, а его историю о путешествии в Шангри-Ла и о «Книге Дзян» — чистой воды фантазией.
