пульт управления, и его юркая машинка, натурально рыча, резво катится по ворсу ковра, объезжая ножки детских парт.
Да, таких игрушек в их детском саду ни у кого нет.
Такую машинку мальчишка в ношеных брючках даже в руках-то никогда не держал.
– Ух ты, – хором говорят ребятишки, собравшиеся вокруг обладателя новенькой игрушки. – Покажи еще! Дай поиграть!
Теперь автомобиль едет прямо к ножке стола, стоящего возле пацаненка в линялых штанишках. Сам он играет с помятым, облупившимся грузовичком. Из тех, что валяются в ящиках с видавшими виды детсадовскими игрушками. Одна фара почти выпала и не горит.
Новенькая машинка, издающая массу звуков и переливающаяся цветными огнями, проезжает мимо, делает петлю, и возвращается к своему хозяину.
– Твоя мать никогда не купит тебе такую, – говорит человек в черном костюме, развалившийся на двух стоящих рядом детских стульчиках. Мальчик не оглядывается на голос, не вздрагивает. Человека в черном никто не слышит. И все же что-то в выражении лица пацаненка в линялых брючкам меняется.
– А у этого куча всего… чего у тебя никогда не будет.
Мальчик сдирает с кузова своего грузовичка полуотклеившуюся наклейку и, скомкав, отшвыривает в сторону.
– Наглый маленький засранец, – лениво продолжает человек в черном.
Пацаненок хмурится.
– Что, не знаешь еще таких слов? А ты запоминай, пригодится.
В зал заходит пестро одетая толстоногая воспитательница.
– Время обедать, – говорит она грудным голосом. – Ну-ка дружненько мыть руки.
Стайка ребятишек во главе с сегодняшним героем – обладателем новой машинки – шумно выбегает из группы.
Только один ребенок остается на месте. Пацаненок в линялых штанишках даже не поднимает головы. Он скребет отросшим ногтем облупившуюся краску на боку своего грузовика.
Когда детские крики и смех стихают, мальчик встает и подходит к оставленной на полу новенькой машинке.
Он замирает над ней, разглядывая и не решаясь дотронуться, будто боится, что в его заусенчатых пальцах она разлетится на куски, как упавшая на пол чашка.
– Ну давай… никто не заметит, – мужчина в черном костюме даже не поднимается со стула. – Забери. Или сломай!
Пацаненок мешкает. Он протягивает руку к машинке, но замирает.
– И сколько дают за детские шалости?
Человек в черном вздрагивает и замирает.
Он оборачивается не сразу.
Ждет, чтобы убедиться, не показалось ли.
Спиной чувствует – не показалось.
Только теперь он поворачивается.
Позади стоит Сизиф.
Кулаки Сизифа непроизвольно сжимаются, когда он видит ненавистное лицо.
Сначала борются его защитная проекция и проекция мужчины в черном костюме. Еще несколько мгновений Сизиф видит вместо лица размытое, неясное изображение, точно такое же, каким оно было в воспоминаниях Сизифа и на затертых до дыр записях.
Постепенно кашеобразная размытость начинает уступать место проекции Безымянного.
Настойчиво проявляются черты ненавистного лица. И вот оно – во всей своей ясности в двух шагах от Сизифа.
Невероятно. Он-то думал, что больше никогда не увидит это лицо с водянистыми, серыми глазами, заячьей губой и маленьким, почти детским носом.
– Ты из наших, да? – спрашивает Безымянный, подозрительно щурясь.
Он будто бы принюхивается к Сизифу. А потом, не дожидаясь ответа, продолжает:
– Как ты меня нашел?
Мальчишка, который уже взял машинку в руки, испуганно оглядывается на дверь, кидает игрушку и убегает.
– Эй, куда? – кричит Безымянный вслед парнишке.
Потом разочарованно вздыхает и снова оборачивается к Сизифу. Все это не вставая с детских стульчиков.
– Да твою же мать… из-за тебя парня упустил. Чего тебе надо?
– Почему ты еще существуешь? – спрашивает Сизиф.
Безымянный усмехается и с тем же прищуром водянистых глаз оглядывает Сизифа с головы до ног.
– Ты ради этого приперся? Вали отсюда, чмо бестелесное.
Сизиф не реагирует.
Сизиф делает шаг вперед.
– Тебя должны были уничтожить. Ты нарушил равновесие.
Безымянный порывисто встает и подходит к Сизифу почти вплотную.
Сизиф делает шаг назад. Одна мысль о соприкосновении с этим существом так неприятна, что Сизиф отшатывается против своей воли.
– Нарушил. И еще как. Ты хочешь знать, почему я уцелел? Потому что я, кретин ты недоделанный, поимел эту систему во всех, мать ее позах…
Безымянный улыбается. Его короткий маленький нос чуть задирается, напоминая гримасу голодной гиены.
– Расскажи, – требует Сизиф. – Почему они не уничтожили тебя? Они уничтожают всех, кто делал даже меньшее.
Безымянный смеется и надменно оглядывает Сизифа с головы до ног.
– А я уж думал, все обо мне забыли. Так значит, еще вспоминают?
– Почему они не уничтожили тебя? – повторяет Сизиф.
Безымянный снова оглядывает Сизифа, но уже с интересом.
Он пытается прочитать его.
В свое время он делал это виртуозно.
– Они не смогли взять меня за яйца, – наконец говорит Безымянный. – Взломать-то я их систему взломал, но… ничего не изменил.
Он сплевывает несуществующей слюной прямо на ворс детского цветастого ковра.
– Но шутку мою они не оценили. А потому, чтобы ни мне, ни вам, кретинам… – хотя разве кто-то из вас на это способен —… не повадно было повторять, засунули меня в этот гребаный отстойник. Меня!
Сизиф пожалел, что отступил от Безымянного, когда тот подошел близко.
Нет, теперь эта застрявшая в детском саду душонка, жалкая тень прежнего Безымянного, ему не страшна.
Все, что было в прошлом, никогда не повторится.
Сизиф приближается почти вплотную к Безымянному. Тот недовольно поднимает голову. Ему явно не по себе.
– Как ты это сделал? С нашего уровня законы физики обойти невозможно. Время и пространство, жизнь и смерть неприкосновенны.
Безымянный отступает, делая вид, что хочет облокотиться на низенькую детскую парту.
– Это тебе невозможно, – говорит он, выковыривая ногтем мизинца остатки пищи из зубов.
Будто бы там может быть настоящая пища. Значит, ему некомфортно. Некомфортно от того, что кто-то видит его, такого великого, в детском саду, толкающего шестилетнего пацаненка украсть игрушечную машинку.
– А меня, знаешь ли, до смерти называли гением. Все эти мелкие людишки до сих пор пользуются формулами и расчетами, которые я придумал.
Кажется, Сизиф нащупал слабое место Безымянного. У всех оно есть.
Что ж, теперь они поменялись местами.
О таком он и мечтать не мог.
Но почему-то сейчас это совсем его не трогает.
Только отвращение и ненависть кипят внутри.
Помни о цели, Сизиф.
Что ж, он пойдет до конца.
Жертва будет загнана в угол.
Это будет битва, достойная его последнего дня.
Сизиф усмехается и обводит взглядом группу детского сада.
– Да уж, самое место для гения… Так значит, ты ничего даже не изменил? Мда… невелика нажива. Ну и что ж: стоила овчинка выделки?
– Да кто ты, на хрен, такой? – взрывается Безымянный.
Проглотил наживку.
«Что ж, я многому у тебя научился».
– Тот, кто
