Стефан, ухмыляясь, сделал еще шаг. Казалось, с ним ничего не случилось, но вот он рухнул плашмя, и Хоффманн отодвинулся, чтобы Стефан не повалился на него, потом нагнулся, прижал дуло к другому глазу. Еще один выстрел.
На полу лежал мертвый человек.
Равномерный, упрямый барабанный грохот, потом эхо от выстрела — и вдруг внезапная тишина.
— Давай заходи.
Он кивнул одному из молодых в сторону открытой камеры, но старший, Якобсон, ответил:
— Хоффманн, слушай, мы должны…
— Я умру не сейчас.
Он изучал трех надзирателей, которые были ему нужны и которые ему мешали. Двое молодых и перепуганных, вот-вот сорвутся. Пожилой, довольно спокойный, из тех, кто может вмешаться в происходящее. Такой не сломается.
— Заходи в камеру.
Металл в темный плачущий глаз, на расстоянии какого-нибудь пальца.
— Входи!
Молодой охранник вошел в пустую камеру и сел на край железной кровати.
— Закрой! И запри!
Хоффманн бросил связку ключей Якобсону. Никаких слов, никаких фальшивых попыток наладить связь, выйти на контакт, цель которых — сбить с толку, создать видимость понимания, чувства.
— Тело. — Он пнул тело, сейчас главное — сохранить власть, удержать дистанцию. — Я хочу, чтобы оно лежало перед шестой камерой. Но не очень близко, чтобы можно было открыть дверь.
Якобсон покачал головой:
— Он слишком тяжелый.
— Живо. Перед шестой камерой. Ясно? — Он несколько раз поднес револьвер то к виску, то к глазу, то к виску, то к глазу. — Как по-твоему, что будет, когда я нажму курок?
Якобсон схватился за обмякшие руки, в которых уже не сокращались мускулы, жилистое немолодое тело поехало по полу, инспектор потащил сто двадцать мертвых килограммов по жесткому линолеуму. Хоффманн кивнул, когда тело легло так, чтобы дверь камеры можно было открыть.
— Открой.
Пит не знал его в лицо, они никогда не виделись, но узнал голос человека, который вчера проходил мимо его камеры и несколько раз назвал его Паулой. Кто-то из многочисленных мальчиков на побегушках, прикормленных «Войтеком».
— Stukach сраный. — Тот же пронзительный голос.
Человек бросился на Пита, но внезапно остановился.
— Что за… — Он смотрел на того, кто лежал у него под ногами неподвижно, бездыханный. — Бля, что за…
— На колени! — Хоффманн ткнул в него револьвером. — На колени!
Пит ожидал угроз, может быть — презрения.
Но человек без единого слова опустился на колени возле неподвижного тела, и Хоффманн на мгновение замер. Он приготовился к необходимости убить еще раз, но теперь перед ним была сама покорность.
— Как тебя зовут?
Молодой надзиратель. Зажмуренный глаз, плачущий от прижатого к нему дула.
— Ян. Янне.
— Заходи, Янне.
Когда Якобсон запирал дверь камеры номер шесть, на краю еще одной пустой койки сидел еще один человек в тюремной форме.
Грохот. Снова началось.
За каждой дверью пытались достучаться друг до друга сидящие в изоляции заключенные, которые не знали, что происходит, но слышали и чувствовали неладное — отчетливый выстрел, громкие голоса и внезапную тишину. Теперь зэки били в двери камер еще сильнее. Им было страшно, и они снова и снова колотили в закрытые двери.
Пит быстро соображал. Ему казалось, что все тянется уже очень долго. На самом же деле с тех пор, как он открыл дверь туалета и вскинул револьвер, прошло минут восемь-десять, не больше. Двое вертухаев сидят взаперти, третий стоит перед ним, четвертый и пятый еще какое-то время пробудут во дворе. Но дежурный на центральном посту в любой момент может посмотреть на монитор, на который идет изображение со здешних камер слежения, и в любой момент мимо могут пройти охранники из других отделений. Надо торопиться. Пит знал, куда ему нужно попасть. Ведь он стремился туда с той самой минуты, как понял, что брошен, осужден на смерть, что его спалил кто-то из тех немногих, кто знал о его задании и кодовом имени. Пит давно присмотрел себе это место, чтобы избежать гибели, если то, чего не должно быть, все же случится.
Пит и Мартин стояли рядом. На правильном расстоянии. Достаточном, чтобы Пит мог полностью контролировать ситуацию и в то же время не быть обезоруженным; безымянный пока заключенный был опасным, он может и убить.
— Принеси лампу.
Хоффманн показал на простой торшер, горевший в углу надзирательской будки, и подождал, пока Якобсон поставит лампу перед ним.
— Свяжи его. Проводом.
Руки заключенному — за спину; Якобсон затягивал белый провод до тех пор, пока он не врезался в такую же белую кожу. Хоффманн потрогал, проверил, потом сам намотал остатки провода охраннику на пояс и погнал своих пленников вверх по лестнице. В отделениях за закрытыми дверями, как в капсулах, остались громкие разговоры вечно раздраженных заключенных и всепроникающий стук тарелок (там как раз готовились к завтраку), голоса озлобленных игроков в карты и бубнеж громко включенного и забытого телевизора. Один-единственный крик, пинок в дверь — и Хоффманна схватят. Он наставлял дуло револьвера в глаз то заключенному, то тюремному инспектору. Они узнают, узнают.
Все трое поднялись на самый верхний этаж, в тесный коридор перед мастерской.
Дверь открыта. В огромном помещении темно.
Работавшие здесь заключенные еще не позавтракали, до начала рабочего дня оставался час.
— Еще. Ниже!
Когда они дошли до середины мастерской, Хоффманн приказал заключенному встать на колени и наклониться.
— Ниже, ниже! И нагнись вперед.
— Зачем?
— Нагибайся!
— Ты можешь убить меня. Можешь убить вертухая. Но, Паула — ведь так они назвали тебя, твои суки-приятели? — Паула, детка, ты такой же мертвец. Здесь. Потом. Не имеет значения. Мы знаем. Мы тебя не отпустим. И ты знаешь — именно так мы работаем.
Хоффманн с силой ударил его по лицу свободной, сжатой в кулак рукой. Он не знал зачем, просто тот подступил так близко, что не ответить было невозможно. Ведь он прав. Эта шестерка из «Войтека» права.
— Возьми упаковочную ленту! Обмотай ему руки! Потом стяни провода!
Якобсон, встав на цыпочки, дотянулся до полки над прессом, где лежали мотки серой упаковочной ленты из жесткого пластика, этой лентой обматывали картонные коробки. Потом он отрежет два полуметровых куска и одним обмотает руки заключенного (кожа порвется, начнет кровоточить), потом разденет скорчившегося на коленях и разденется сам, одежда каждого ляжет на пол двумя аккуратными стопками, он повернется голой спиной к Хоффманну, острый жесткий пластик намотается и на его запястья.
