Я найду другую девушку. Она станет тобой.
Порядок будет восстановлен. Это не больно. Потому что скоро сама боль перестанет существовать.
47
Туве благополучно возвращена на положенное место.
Она спит в своей комнате под белой свежевыстиранной простыней, и Малин думает, что дочь как будто никуда не уезжала, словно Индонезия, и Бали, и террористы с бомбами, и подводные течения по другую сторону земного шара перестали существовать — даже чисто теоретически.
Поездка из Нючёпинга прошла в молчании: Туве, спящая на заднем сиденье, Малин и Янне, соединенные бессловесной тишиной, которая никогда не казалась странной, лишь еще более одинокой, чем настоящее одиночество.
Отдельные слова.
— Хорошо отдохнули?
— Лесные пожары под контролем?
— В некоторых местах это похоже на огненный смерч.
Янне поднялся в квартиру, внес большой зеленый чемодан Туве, Малин предложила ему выпить чаю, и, к ее удивлению, он согласился, сказав, что в любой момент может вызвать такси и уехать домой.
Туве заснула еще до того, как закипела вода, и они пили чай в кухне. С улицы доносились голоса мужчины и женщины, которые громко ссорились; когда же они стихли, стало слышно лишь тиканье часов из «ИКЕА».
Половина четвертого.
— У нас это никогда не получалось, — говорит Янне, ставя свою пустую чашку рядом с мойкой.
— Что не получалось?
Малин встала так близко, как только посмела, боясь отпугнуть его.
— Ссориться.
Малин чувствует волну раздражения, но подавляет это бессмысленное чувство, снова обретает внутренний баланс.
— Иногда мне кажется, что мы и не ссорились никогда.
— Может быть, и нет.
— Иногда полезно выпустить пары.
— Ты так думаешь?
— А ты?
— Не знаю, что сказать по этому поводу.
Потом Малин рассказывает о деле, над которым работает: у нее такое чувство, будто земля и небеса разверзлись, выпустив на город отчаянное зло, и она не знает, как его остановить.
— Это как с пожарами, — говорит Янне. — Тоже никто не знает, как остановить огонь.
Затем они некоторое время молча стоят в кухне, и Янне направляется в прихожую.
— Можно позвонить от тебя и заказать такси?
— Конечно.
Янне снимает трубку.
Малин выходит к нему в прихожую и, пока он набирает номер, произносит:
— Но ты можешь остаться здесь.
Рука Янне замирает.
— Малин, я предпочитаю собственную кровать дивану у тебя в гостиной.
— Ты прекрасно понимаешь, я не это имела в виду.
— Ты прекрасно понимаешь, это невозможно.
— Почему же невозможно? Просто зайти в спальню и лечь в кровать, разве трудно?
— Это глупо и не приведет ни к чему хорошему. Мы уже оставили позади…
Малин прикладывает палец к его губам, ощущая тепло его дыхания.
Она совсем близко к нему.
— Тсс, не говори больше ничего. Пусть сегодня ночью все будет по своим законам.
Янне смотрит на нее, она берет его за руку и ведет в спальню, и он идет за ней без малейших сомнений.
Твердой или мягкой.
Наказанием или наградой.
Такой бывает физическая любовь.
Грудь Янне прижата к ее груди, ее нога обвивает его торс — так давно это было, но она в точности помнит это ощущение его внутри себя, как он овладевает ею, и она одновременно успокаивается и возбуждается от этой не зависящей от нее памяти тела, знает, как двигаться, чтобы он заполнил ее так, как никто другой никогда не сможет.
Капли пота смешиваются.
Кто это дышит, я или ты?
Она закрывает глаза, снова открывает их и видит, что Янне опускает веки, словно оба пытаются заставить себя поверить — если не смотреть друг на друга, так вроде ничего этого и не происходит.
И они снова молоды, слишком молоды, и тонкая резиновая пленка рвется, и появляешься ты, Туве. Малин не сводит глаз с Янне, вся нижняя половина тела горит от боли, которая приятнее всего на свете.
С годами сознание догоняет тело.
Расстояние между чувством и мыслью о чувстве усыхает.
Она откидывается на спину.
Беззвучно и тяжело он опускается на нее, ее руки ощупывают его спину, где каждый квадратный сантиметр кожи — воспоминание.
Она отпускает вожжи. Превращается в ребенка, спящего на спине, закинув руки за голову.
Вернись ко мне.
Это любовь.
Пообещай, что ты не исчезнешь.
Ты спишь рядом, моя любимая Малин.
В предрассветных сумерках я вижу, как подрагивают твои губы, ты спишь беспокойно, тебя что-то тревожит?
Я только что укрыл тебя простыней.
Мы не будем говорить об этом ни завтра, ни когда-нибудь еще. Мы будем делать вид, что этого не было.
До свидания, Малин.
Янне выскальзывает из квартиры, прихватив с собой ключи от машины Малин, лежащие на столике в прихожей. Спускается на улицу.
Открывает багажник, достает свой чемодан. Поднимается в квартиру, кладет ключи на прежнее место.
Рассвет горячий, и серые камни церкви, кажется, вибрируют в слабом голубом свете встающего солнца.
Легкий запах пожара, который даже его профессиональное обоняние улавливает с трудом.
Он направляется к пожарной станции. Катит чемодан за собой.
На станции он переодевается в форму, с первой же машиной выезжает в леса, к очагам возгорания, направляется в самый жар и начинает бороться с адским пламенем.
Даниэль Хёгфельдт видел, как Янне — ведь его так зовут, бывшего мужа Малин, — вышел из ворот дома, где расположена ее квартира.
В его походке особый ритм.
Даниэль направлялся в редакцию раньше обычного. Проснулся среди ночи и уже не смог заснуть.
Теперь он сидит за своим письменным столом и думает об этом особенном ритме в движениях Янне, за которым угадывалась мягкость и, как ни странно, любовь.
«Я никогда не смогу с ним соперничать», — думает Даниэль и открывает в компьютере новый документ, потом сбрасывает со стола стопку статьей, найденных на слово «изнасилование», отправляет их в мусорную корзину.
Не в состоянии этим заниматься.
И сидеть здесь не в состоянии.
«Я должен пополнить силы, — думает Даниэль, — вернуть их. Снова найти искру. Но эта искра — не в том, чтобы писать историю изнасилований в Линчёпинге. Это сделает кто-нибудь другой. Может быть, ты, Малин?»
