среди гостей незнакомых восточных, а все ж не ровня он им, не родня князю. Древодел деревенский, что избу в Коромыслях ставил. Семеро их было, успела она пятерых извести, за то малиновым хорошо заплатить пришлось, да двое мастеров, поди ж ты, сбежали.
Не заметила Зимава, откуда он появился за столом княжьим в закрытом терему, да видела, с кем уходил. Прозор его к себе повел. Не к добру это все, ой — не к добру.
Ушла бы сама с пира пораньше, на голову больную сказавшись, да не поймут такого гости, которые с малыми детушками и подарками издалека до Града добирались. В честь Белояра, чай, пир — ее сыночка поздравлять все приехали.
Коли уйдет Зимава, так ее пустое место на лавке за княжьим столом скорее заметят, чем, ежели до вечера досидит. Да, еще речь ответную надо гостям сказать от имени жениха, поблагодарить за внимание, за подарки. Кабы был у нее сынок посмелее, уж он бы сам справился — его же свадьба, все ж таки надвигается. Да, не обучен он сам за себя отвечать, все она за него с пеленок решает да делает. А как не помочь сыночку любимому?
Ежели бы чуть побольше удачи, так и княжью шапку давно бы для Белояра добыла, но тут, как нарочно кто все ее замыслы путает. Уж сколько раз пыталась чужими руками от княжичей избавиться, а все не выходит.
Не затем Зимава юной красавишной за трижды вдового Вязеля замуж пошла. Не хочет, чтоб сынок ее любимый Белоярушка в терему милостью старшего брата жил, этаким сладким арбузиком нарядным по горнице катался, да ничем не правил. Коли бы на шапку княжью с самого начала Зимава не прицелилась, уж сыскала бы ей маменька другого жениха, молодого да пригожего. Не ворожила бы Кокошка на старого князя, не палила колосья, не топила пепел в гнилой воде, не давила бы спелых калиновых ягод старым пестиком.
Отсидела Зимава свое положенное время за праздничным столом на пиру, как на иголках. Да, не на тех, невидимых, чем белошвейки шьют рубашки тончайшие, а вовсе другую беду, посильнее, чуяла задом. Были уж те иглы так колючи да так велики, что хоть сапоги дратвой подшивай.
Воротилась с праздника в горенку усталая, злая, а тут и вовсе сердце прихватила лапа когтистая — сжала так, что капкан захлопнулся. Увидела Зимава шубу свою старую соболью на полу подле сундука — видать и тут Прозор уж не растерялся, все обсмотрел.
Помнила она, когда в последний раз те меха надевала, — когда в «Хохотушке» с Липой встречалась, да про леденчики толковали. Согласилась старая только через два года с гаком. Да исполнить не смогла работу пустяшную. А теперь вона — сама от мухоморов померла, и за ней, Зимавой, беда уж ходит, зенками чужими в спину зыркает. То тут, то там малиновые кафтаны мерещатся, коли резко обернуться. Всю жизнь ее налаженную да продуманную лютый Прозор перцем с солью густо пересыпал. Не расхлебаешь уж, поди, по-простому.
Тут уж быстрее надо делать, что давно задумала. Никому не будет больше поручать работу грязную, сама справится, иначе не видать шапки старого Вязеля любимому сыночку. А как бы смотрелась княжеская корона на светлых локонах Белоярушки…
Уж, коли решила мать, какой подарок любимому сыну к свадьбе сделает, так уж и добудет ту шапку треклятую, хоть там, окромя княжичей малых, еще сам князь Владивой высоким валом вокруг Града стоит. Крепко он стоять будет еще годов двадцать, а то и поболе, ежели не вмешаться.
Да, тридцать два старших братца вперед Белояра в очередь за шапкой выстроились. Всех до одного с пути уберет Зимава, все ради сына устроит — дорогу к власти до блеска расчистит, как чернавки хоромы метут перед праздником.
Уже к середине осени тогда Белояр сядет править в Граде, а она, мать родная, при нем — первой советчицей за спиной встанет — подсказывать будет.
Не спал в эту Прозор, да не потому, что сызнова в гриднице пришлось сидеть со старшими братьями князя до третьих петухов.
Не спал он от того, что Пакомил — мастер по деревянным избам поведал. Признал тот бабу, для кого в Коромыслях строили, — сразу на Зимаву — мать Белояра показал. Вот же и скоморошек про имя морозное сказывал — уж многое сходится. Да, как к ней подступиться теперь… Слова древодела да скоморошка князю не предъявишь против вдовы Вязеля, что в терему обласкана со всех сторон.
Смагу — второго древодела из Коромыслей Прозор на ярмарке за стол с простым людом посадил давеча, тот медами упился, к утру не разговаривал. Но к обеду его растолкали, добились хоть какого ответа — не признал он на ярмарке никого, окромя Звонило. Того прощелыгу, что кухаркину внучку обрюхатил да сбежал, уж кто не знает.
Велел Прозор малиновым поливать Смагу колодезной ледяной водой, пока не протрезвеет, опосля в терем тащить. Да, те опять перестарались — захлебнулся Смага нечаянно, так и не протрезвемши.
Глава 45. Жаба на камне и летающие «ведровые» шишки
Проснулась Нежданка в утро после пира от крика петушиного. Привыкла уж она к петухам в терему — кричали они кажный день в одно и то же время. С первыми петухами просыпалась, со вторыми вставала, как третий раз закричат, она уж умыта да расчесана постель прибирает.
А сейчас рано петух кукарекнул, не в урочный час, да и не птица то вовсе. Шульга ее зовет, поговорить хочет, про Морицу — не иначе. Вздохнула Нежданка, да уж стала собираться — как на зов друга не откликнуться? С одной мыслью пошла — образумить ладного парня, что зазря чахнет от страданий по Змеюке Горыновне.
Не слышал ее Шульга, совсем не понимал.
— Помоги к Морице подступиться, коли в терему теперь живешь, — все одно твердит. — Уж я по гроб жизни благодарный буду…
Смотрит Нежданка на него, да не знает как обсказать, что не выносит княжна ни песен народных, ни плясок скоморошьих — все, что для Шульги — жизнь да старание, для Морицы — досада одна.
