Когда служба закончилась, присутствовавшие на похоронах стали выбираться на улицу, где толпа разбилась на небольшие группки. Люди, явно не желавшие расходиться так скоро, еще некоторое время потолкались у ворот, прежде чем вернуться к своим обыденным делам в тот октябрьский вторник. Время от времени слышался чей-то смех, не заливистый, не громкий, — так смеются, когда кто-нибудь расскажет анекдот после похорон. На таких мероприятиях можно увидеть, как кипит жизнь в других, но Генри далее не смотрел по сторонам. Многие из тех, кто пришел хоронить Натана, замечали его сходство с покойным писателем и потому бросали на него пристальные взгляды, но Генри старался не замечать их внимания. У него не было никакого желания выслушивать и далее разглагольствования юного редактора о колдовских чарах романа «Карновски», и его охватывала нервная дрожь при мысли о встрече и беседе с издателем Натана, пожилым лысоватым мужчиной, который со скорбным выражением лица стоял в первом ряду подле гроба. Генри хотел незаметно исчезнуть, не вступая в беседы ни с кем, — вернуться в реальный мир, где ценят и любят врачей, где, если бы читатели знали всю правду о его брате, всем было бы плевать на такого писателя, как Натан. Эти люди, присутствовавшие на похоронах, просто не понимают, что население думает о писателях: читателя занимают вовсе не те вопросы, о которых говорил юный редактор, — они интересуются, сколько баксов он получил за авторские права и почем продается его роман в бумажной обложке. Люди завидуют именно этому, а не дару «театрального преображения»; они знают, какую премию он получил, с кем он спит и сколько денег «наковал» мастер пера в своей маленькой творческой лаборатории. Точка. Конец некролога.
Но вместо того чтобы уйти, он стоял, поглядывая на часы, — делал вид, будто ждет кого-то. Если бы он сразу ушел, то не увидел бы ничего, что должно было произойти. Он закрыл свой кабинет и поехал на похороны, но это не имело никакого отношения к тому, что называется «нужным и правильным делом», — для него вопрос стоял иначе: ему было важно, что он сам ощущает, а не то, как другие оценивают его чувства, несмотря на разрыв отношений с братом, длившийся более семи лет. Мой старший брат, мой единственный брат! Тем не менее Генри прекрасно осознавал тот факт, что он, несмотря на известие о смерти Натана, полученное от его издателя, смог спокойно положить трубку на рычаг в своем кабинете и вернуться к работе. Ему даже стало тревожно на душе, когда он обнаружил, что ему не составило труда подождать до публикации заметки о смерти брата, появившейся в газете на следующий день; он притворился перед семьей, что ему ничего не сообщили о похоронах и не пригласили попрощаться с покойным, не говоря уж о том, что никто не поинтересовался, не хочет ли он выступить со словом прощания.
И хотя он все равно не смог бы этого сделать — он не умел ни произносить речи, ни выражать свои чувства, — но из любви к родителям (он знал, что они хотели бы этого) и памяти о детских годах, проведенных вместе с братом, он мог бы приехать на похороны и там, стоя у гроба с телом покойного, достичь хотя бы видимости примирения.
Генри уже приготовился смириться со своей ненавистью и простить брата, но благодаря некрологу в нем снова всколыхнулись самые горькие чувства: вознесение «Карновски» до небес, придание роману статуса классики — классики безответственного преувеличения — заставили его порадоваться, что Натан мертв и что он сам, Генри, присутствовал на погребении, чтобы убедиться в этом факте собственными глазами.
Выступать на похоронах должен был я: домик на берегу, пикники в День поминовения, вылазки скаутов, поездки на автомобиле, — я должен был рассказать им все, что помню, и черт с ними, если они подумают, что это сентиментальные сопли-вопли, и к тому же плохо написанные. Я, и никто другой, должен был произнести речь на похоронах, и это бы явилось знаком нашего примирения. Но я испугался, испугался всех тех людей, будто они были его продолжением. Итак, подумал Генри, сегодня это случилось еще раз, черт побери! У меня это никогда не получалось, поскольку я всегда чего-то боялся. А ссорой я только ухудшил наши отношения: я поссорился с ним, потому что не мог больше терпеть его запугивание! Почему я так надолго застрял здесь, когда я совсем этого не хотел?
Это был ужасный день — исключительно по дурацким причинам. Здесь Генри хотел оплакивать своего брата, как все остальные, но вместо этого ему пришлось бороться с собственной подлостью, которую он относил к разряду самых скверных человеческих качеств.
Когда Генри окликнули по имени, он почувствовал себя преступником, хотя не знал за собой никакой вины, — он кожей ощутил, что позволил загнать себя в ловушку. Он даже подумал, что ситуация напоминает ограбление банка, когда он, только что совершив преступление, решился на благородный и гуманный поступок, — к примеру, помог слепому перейти через улицу, тем самым замешкавшись с побегом и позволив полиции схватить себя. Он понял, что попался — нелепо и глупо.
К нему приближалась третья по счету и последняя жена Натана — она показалась ему такой же молодой и прелестной, как восемь лет назад, когда еще приходилась ему родственницей. Лора была «правильной» женой для Натана: почти хорошенькая (если можно так выразиться), надежная, добросердечная, как бы нарочно не проявлявшая способностей ни к чему творческому; в те далекие шестидесятые она уже была молодым юристом с высокими идеалами: она жаждала справедливости по отношению ко всем униженным и оскорбленным. Натан бросил ее примерно в то время, когда был опубликован «Карновски», и превращение писателя в знаменитость обещало более соблазнительные утехи, чем тихая семейная жизнь. Таким, во всяком случае, было предположение Кэрол, когда она услышала о разводе. Генри не был уверен, что успех Натана был единственной причиной их развода; он видел, какие черты в Лоре заслуживали восхищения: унылая честность и прямота белокожих англосаксонских протестантов угадывалась в ней безошибочно, — и хотя Генри никак не мог понять, почему это так привлекало его брата, других достоинств он в ней никак не мог отыскать. С юношеских лет Генри был уверен, что Натан женится на роскошной, сексапильной женщине, может быть проститутке с высокими интеллектуальными запросами, но Натан и близко не подходил к подобным созданиям. По правде говоря, ни один из них не имел ничего общего с такими девицами. Те две дамы, с которыми Генри крутил бешеные романы, на поверку оказались такими же консервативными, надежными и порядочными, как его супруга. В конце каждого приключения ему даже стало казаться, будто он тайно встречается со своей собственной женой, настолько его любовницы походили на Кэрол.
Обнимая Лору, Генри пытался найти хоть несколько подобающих моменту слов: он не хотел показывать своей бывшей родственнице, что вовсе не скорбит о смерти брата.
— Откуда ты приехала? — спросил он, поняв, что произнес совсем не те слова, которые следовало бы сказать в первую очередь. — Где ты живешь? В Нью-Йорке?
— Да все там же, — ответила она, делая шаг назад, но все еще не выпуская его руку.
— В своей деревне? Одна?
— Нет, не одна. Я замужем. И у меня двое детей. Ах, Генри, какой ужасный день! А за сколько времени до смерти он узнал, что ему предстоит операция?
