«Мы же не твоя работа, мы всего лишь твоя семья…»
Эти слова разделили жизнь Грача на до и после. Мать когда-то ответила ему похоже, только красиво. А Яра сказала так, как есть. И он вдруг прозрел. Груз осознанного оказался почти неподъемен.
Обычно на могиле отца Григорий хранил молчание, но сегодня вдруг захотелось поговорить. Он откинулся на спинку лавочки и глянул на плывущие по небу облака, которым до него не было никакого дела. Было в их безразличии что-то жестокое.
— Тут такое дело, — тяжело вздохнул он. — От меня Яра ушла. И я вот все хожу думаю…
Покусал язык, а потом не сдержался и воскликнул:
— Какого черта ты творил, пап?
И тут же огляделся, устыдившись. Но никто на него не смотрел. Ближайшие посетители кладбища были далеко и явно его не слышали. Да и кому какая разница, кто тут орет на тех, кто уже не может ответить.
Григорий нагнулся вперед, сгорбился и горячо зашептал:
— Почему ты не пошел за Андреем, когда он из дома ушел? Не попытался с ним поговорить? Вернуть его? А я знаю почему. Знаю, потому что я тоже не пошел за Катей, и за Ярой тогда не пошел. Потому что так было проще. Проще остаться одному и ничего не решать. Потому что страшно, что пойдешь, и надо будет извиняться, и что-то объяснять, а потом что-то делать, чтобы все исправить. И еще не факт, что получится. А кого потом винить, если не получится? А так вроде это не ты решение принял, а тот, кто ушел. Но знаешь, что? Я Катю не любил. А Яру любил, но придумал себе, что так лучше будет. И выходит, мама права, и я вылитый ты. Но, черт, пап… Андрею было семнадцать, и он был твоим сыном, и он тебя не выбирал… А знаешь, как мне сейчас страшно? А мы с Ярой вместе уже одиннадцать лет, и у нас Майя, и это уже совсем не то, что тогда…
Он задохнулся и остановился, чтобы продышаться. Береза все так же шелестела листьями. Доносились голоса людей. Даже здесь — в царстве смерти — некуда было от них деться.
— Но знаешь, что еще страшнее? — прикрыл глаза он. — Я уже отвык быть один. И я не хочу в это снова. И я не могу и не хочу без них. Они — моя жизнь. А я все испоганил. Десять лет назад мне казалось, сделаю Яре больно — сдохну. Но смотри-ка, сделал и сижу тут живой, с тобой разговариваю. Только вот понятия не имею, как мне быть дальше. А единственный человек, которого я считал другом и у которого мог бы попросить совета, ее отец. Но как теперь смотреть ему в глаза, я тоже не знаю. Что ж, кажется, я добился того, чего хотел. Стал полной копией тебя. Только что-то я этому не рад. Быть тобой оказалось удовольствием ниже среднего. Тебя самого от себя-то не тошнило? Меня вот от себя что-то подташнивает. Как посмотрю с утра в зеркало, так и начинает…
Он снова протяжно выдохнул и вгляделся в лицо на фотографии. Он и правда был очень похож на отца. С годами сходство лишь усиливалось. И если бы его отец вздумал отрастить бороду, то Грач сейчас вполне мог бы увидеть на фото себя.
— А ведь братья нормальными людьми выросли… — покачал головой Григорий. — И ты им для этого не понадобился. Маме помогают. Даже Васька. Он, правда, попивает, но вроде в меру, если мать не преуменьшает… А Борис ей дачу купил, Андрей там дом поставил. Они своих детей туда к ней привозили, пока те маленькие были, а в прошлом году там Майя по травке ползала. И, знаешь, там здорово. И еще здорово, что тридцать лет назад я там научился дрова колоть и траву косить. Потому что представляю, как на меня смотрели бы Финист и братья Яры, если бы я не знал, с какой стороны к топору подступиться. Но это мне все пришлось самому. Без тебя… А может, Яре все же без меня лучше будет? И она построит свою жизнь как надо, а не так коряво, как у нее это получилось со мной? Как у нас с тобой?
Могила продолжала молчать, и внезапно это разозлило. Так было нечестно.
— Да, пап! — воскликнул Григорий. — Мне это все надо было еще пока ты жив был понять и тебе сказать. Ты нас вообще хоть чуть-чуть любил? Мы тебе хоть немного нужны были? Или только для виду? Жена, четверо детей… Красиво ведь звучит. На фотографиях и на словах все всегда так красиво. А я знаю, мне мама рассказывала, тебе предлагали участок. Но ты отказался! Сказал маме: он же пустой, кто его поднимать будет? А там все участки были пустые. Но ничего, люди строились. Приезжали семьями и вместе поднимали. А они тоже работали, пап. Все работали! И теперь к ним дети ездят. Внуков привозят! А я вот высказываю тебе тут, а сам взял, и все так же сделал…
На глаза выступили слезы. Григорий поспешно вытер их рукавом и сжал губы. Рядом с могилой отца было свободное место. Мать купила сразу два участка, чтобы лечь рядом с мужем, когда придет ее время. И Грач вдруг задался вопросом: почему она терпела все это? Не только до смерти отца, но и после не сказала ни слова против него. Не попыталась что-то изменить. Простила ему уход сына. Неужели так сильно любила? Вряд ли о такой жизни она мечтала до замужества. Память до сих пор хранила ее иссушенное, мокрое от слез лицо, на которое он боялся смотреть весь путь до их дома от общежития, где жил Андрей. Она никогда не пользовалась косметикой, волосы укладывала гладко, собирала в низкий пучок на затылке. Носила широкие кофты и блузки, длинные юбки, скрывая худобу. И словно пыталась стать как можно незаметнее. Уйти в тень. А что, если она все понимала, и стыдилась того, что не смогла ничего с этим поделать? От того и пряталась от мира? И почему братья увидели это и поняли, а он — Григорий — нет? Он ведь тоже жалел ее, так почему принял сторону отца?
А вот Яра, его девочка, молодец. Смогла вырваться. Потому что
