заключил с вами этот договор? Но пятьдесят долларов – это ничто, и я с радостью отдам их, вот только сейчас я, увы, имею при себе лишь горстку мелочи.
– Но в вашем походном сундуке есть деньги?
– Можете не сомневаться. Но, видите ли… цирюльник, нужно быть последовательным. Нет, сейчас я не отдам вам деньги; я не позволю вам нарушить сокровенный дух нашей сделки. Поэтому желаю вам доброй ночи, и до скорой встречи.
– Постойте, сэр, – невнятно бормоча и запинаясь. – Вы кое-что забыли.
– Носовой платок? Перчатки? Нет, я ничего не забыл. Спокойной ночи.
– Обождите, сэр… обождите. Бритье…
– Ах, я и впрямь забыл об этом. Но до меня наконец дошло, что сейчас я вам ничего не должен. Загляните в наше соглашение: вы должны верить. Ба! У вас есть моя гарантия от убытков. Спокойной ночи, мой дорогой цирюльник.
С этими словами он вышел из лавки, и оставил озадаченного брадобрея смотреть ему вслед.
Но поскольку, согласно натурфилософии, никакое воздействие не может продолжаться после его исчезновения, брадобрей в скором времени пришел в чувство и восстановил самообладание. Первым свидетельством этого, быть может, оказался тот факт, что он достал свою вывеску из ящика и водрузил ее на прежнее место. Потом он разорвал соглашение, каковой поступок он счел наиболее разумным, находясь под впечатлением, что он больше ни при каких человеческих обстоятельствах не увидит его составителя. Неизвестно, оказалось ли это впечатление вполне обоснованным, или нет. Но в последующие дни, рассказывая друзьям о своем ночном приключении, почтенный брадобрей всегда называл своего необычного клиента обольстителем, – как некоторых индусов называют заклинателями змей, – и его друзья пришли к единодушному мнению, что этот господин был большим оригиналом.
Глава 44. Где последнее определение из предыдущей главы становится предметом обсуждения, производящее большее или меньшее впечатление на читателей, которые не пропустят его
«Большой оригинал!» Этим определением, как нам думается, гораздо чаще пользуются молодые, неопытные или мало где побывавшие люди, чем пожилые, хорошо начитанные люди или опытные путешественники. Безусловно, ощущение оригинальности и неповторимости в высшей степени присуще младенцу и в низшей мере тому, кто завершает свой земной круг.
Что касается оригинальных персонажей в художественной литературе, благодарный читатель, встретившийся с одним из таких, будет помнить эту дату и отмечать ее юбилеи. Правда, иногда мы слышим об авторе, который умудряется поместить в одном произведении два или три десятка таких персонажей; такое тоже возможно. Но они едва ли могут быть оригинальными в той же мере, что Гамлет, Дон Кихот или Сатана у Мильтона. Иными словами, во всеобъемлющем смысле их вообще нельзя назвать оригинальными. Они могут быть новыми, необычными, поразительными, увлекательными, или все это вместе.
Более вероятно, что они относятся к категории необычных персонажей; за исключением этого, они не более оригинальны, чем старый джинн из бутылки. Но если они оригинальны, то откуда они берутся? Где романист находит их?
Где романист находит и выбирает любые персонажи? По правде говоря, чаще всего это происходит в городе. Каждый большой город являет собой своеобразное театрализованное представление, куда литератор направляется за добычей, как фермер направляется на сельскохозяйственную ярмарку за племенным скотом. Но на ярмарке новые породы рогатого скота встречаются чаще, чем новые, – то есть, оригинальные, – виды характеров в большом городе. Их редкость тем более очевидна, что хотя необычные персонажи имеют, так сказать, необычные формы выражения, истинно оригинальные персонажи обладают неповторимыми врожденными чертами.
Короче говоря, при правильном представлении о том, какой персонаж должен быть оригинальным для художественного произведения, он становится едва ли не чудом природы, так как в реальной истории он становится основоположником нового законодательства, революционным философом или основателем новой религии.
Почти у всех оригинальных персонажей, описанных под вымышленными именами, есть нечто, свойственное местному окружению или конкретной эпохе, и само по себе, это обстоятельство как будто обесценивает претензии к ним, на основании вышеуказанных принципов.
Далее, с учетом распространенного мнения о причине оригинальности вымышленных персонажей, в них должно быть нечто глубоко личное и замкнутое на себя. Если обычный персонаж на распространяет свои характеристики на окружающий мир, то оригинальный персонаж, подобно вращающемуся фонарю Драммонда,[270] освещает все вокруг себя. Все озаряется этим светом, все тянется к нему (обратите внимание, как это происходит с Гамлетом), поэтому в определенных умах зарождается соответствующее представление о таком персонаже, сродни тому присутствию, которое в Книге Бытия наблюдало за началом всех вещей.
Во многом по той же причине, в силу которой на одной орбите может находиться только одна планета, в художественном произведении может быть только один такой оригинальный персонаж. Конфликт между двумя приведет к хаосу. Но что касается новых, необычных, поразительных, эксцентричных и прочих увлекательных и поучительных персонажей, – хорошая художественная проза может изобиловать ими. Для создания таких персонажей автору, помимо иных вещей, нужно много наблюдать и о многом догадываться; для создания оригинального персонажа нужна необыкновенная удача.
Существует одна сходная особенность между таким феноменом в художественной и в любой другой литературе: он не может зародиться в авторском воображении. Для литературы утверждать обратное было бы равнозначно зоологическому утверждению, что вся жизнь зародилась из первозданного яйца.
В попытке продемонстрировать неуместность фразы «Он большой оригинал» в исполнении друзей брадобрея, мы нечаянно подошли к диссертации, граничащей с банальностью, если не с утомительностью. В таком случае, лучше всего будет развеять дым по ветру или же, вернувшись под обложку, превратить его в декоративное украшение для этой истории.
Глава 45. Космополит становится более серьезным
Здесь и там, верные своему месту, но не своей функции, развешаны другие лампы, – пустынные планеты, которые либо выгорели от истощения ресурсов, либо были погашены обитателями коек, раздраженными их светом или желающими поспать.
Лампа в одной из носовых кают, занятой своенравным пассажиром, тоже была бы погашена, если бы не запрет стюарда, объявившего, что по приказу капитана она должна гореть всю ночь до рассвета. Этот стюард, который, как и многие другие в его профессии был склонен к прямодушию, возмутился упрямством пассажира и был вынужден напомнить ему не только о непоправимых последствиях, которые могут последовать из-за темноты в каюте, но и о том обстоятельстве, что на пароходе, полном незнакомых людей, отсутствие света будет по меньшей мере неосторожностью, если не хуже того. Поэтому лампа, – последняя из многих, – продолжала гореть, мысленно благословляемая пассажирами в некоторых каютах и проклинаемая обитателями других кают.
Продолжая свое одинокое бдение у единственной лампы, освещавшей книгу на столе, рядом сидел благообразный и опрятный
