ничего такого я не говорю и продолжаю шагать, хотя запросто мог бы лечь здесь, потому что мне все равно. Иду, потому что Крошка не даст мне остановиться — пока еще не даст.
Иду и жду, когда мое тело сдастся.
Иду, потому что больше не боюсь умереть.
Иду, и с каждым шагом рюкзак становится все тяжелее.
Иду, потому что уже мертв.
Крошка
Мы продолжаем наш путь, и я чувствую, как острее становится боль в боку и как сильно гудят ноги. Время от времени мы прикладываемся к бутылкам с водой, но стараемся не увлекаться. Наконец искушение становится так велико, что я делаю большой глоток и чувствую, как вода проходит через горло и плюхается в пустой желудок.
Мы идем, и на ступнях появляются все новые мозоли, которые начинают гореть огнем. Но мы двигаемся вперед, пока языки не начинают заплетаться, а мозг не принимается уговаривать нас сделать еще один шаг.
Еще один.
И еще один.
Позади остаются километры и часы, позади — ночь, во время которой мы беспрерывно лгали самим себе.
Еще один шаг.
Теперь еще один.
И еще.
Еще один, и еще один, и еще, еще, еще…
Мы идем, пока небо не начинает светлеть.
Ганчо показывает дорогу, братья Хосе и Тонно следуют за ним по пятам. Потом идет Нильса с Нене, который сидит у нее на закорках, привязанный шарфом. Он так устал, что не может даже сам держаться, его руки болтаются вдоль тела, голова свесилась набок.
За ними идет Альваро с двумя рюкзаками. Замыкаем процессию мы с Пульгой.
Когда я замечаю, что ночь начинает светлеть, это кажется невероятным. Я смотрю на Пульгу и говорю ему:
— Мы это сделали.
Он в ответ только качает головой.
— Que tepasa? Что не так? — спрашиваю я.
— Ничего, — бормочет Пульга и отворачивается.
Я хочу сказать ему: «Мы уже близко к цели. Так близко!» Почему он сдается, когда осталось всего ничего? Но я не могу говорить с ним в окружении других людей.
Ганчо ведет нас к горам, и кругом слишком тихо. Каждый из нас слышит, как дышат остальные. Слышит их шаги и вздохи, а небо становится все светлее, и вот наконец мы видим, как из-за горизонта показывается светящийся край солнца.
Мы взбираемся на одну скалу, потом на другую и наконец оказываемся в небольшой пещере на склоне горы. Тут мы укроемся от дневной жары.
— Будем отдыхать, пока солнце не начнет садиться, — говорит нам Ганчорт — Потом пойдем дальше. Советую поесть, попить воды и как следует выспаться. Нам предстоит долгий ночной переход, и вам нельзя отставать.
Я смотрю на Нильсу. Она выглядит измученной, кажется, ее может вот-вот стошнить. Губы у нее побледнели, глаза прикрыты. Альваро что-то шепчет жене и сует ей под нос протеиновый батончик, пока она в конце концов не откусывает немного и ее челюсти не начинают медленно шевелиться. Нене, который отлично выспался на закорках у матери, теперь бодр и хочет играть.
— Дай маме отдохнуть, — говорит Альваро.
Хотя у него тоже усталый вид, он вытаскивает из рюкзака маленький резиновый мячик и начинает перекидываться им с развеселившимся сыном. Засмотревшись на летающий туда-сюда мяч, я почти засыпаю, но вспоминаю, что сначала нужно поесть.
Хосе и Тонно сидят в уголке, и каждый приканчивает по банке тунца. Потом они приспосабливают рюкзаки вместо подушек и ложатся. Ганчо опускает на лицо шляпу, скрещивает ноги и тоже пытается уснуть.
Я открываю консервную банку с тунцом, достаю протеиновый батончик и бросаю взгляд на Пульгу, который даже не пошевелился с тех пор, как мы пришли сюда.
— С тобой все в порядке?
Он не отвечает.
— Что такое? Теперь ты вдруг перестал со мной разговаривать?
Он смотрит на выход из пещеры. Там, снаружи, солнце становится все ярче и ярче. Даже тут я чувствую, как оно пригревает землю и скалу, его жар доходит и в наше укрытие. А Пульга все смотрит и о чем-то думает.
— Скажи что-нибудь, Пульга. Что с тобой?
— Просто… просто мне теперь все равно, Крошка. Краем глаза я вижу, как Ганчо сдвигает шляпу и бросает взгляд на Пульгу, а потом снова прикрывает лицо.
Я придвигаюсь поближе к другу и шепчу:
— Не говори так. Мы почти добрались. Уже так близко! Как тебе может быть все равно?
Он пожимает плечами и бормочет:
— Слишком устал.
Я тоже чересчур измотана для воодушевляющей речи, к тому же в голове все путается. Поэтому я просто достаю еще одну банку тунца, открываю и протягиваю ему со словами:
— Вот, поешь и отдохни. Тогда тебе станет легче.
Он берет банку, и я наконец принимаюсь за еду. От теплой массы с рыбным вкусом начинает подташнивать, но я знаю, что пища придаст мне сил, и доедаю все, а потом еще добавляю протеиновый батончик. Я смотрю на Пульгу и вижу, что он толком и не приступил к еде.
— Ешь давай, — говорю я ему.
Но он ставит банку, сворачивается калачиком и отвечает:
— Потом.
Я думаю, что надо бы насильно запихать тунца Пульте в рот, но вместо этого оставляю его в покое. Пусть отдохнет.
И сама тоже проваливаюсь в сон.
Пульга
Все уснули, кроме меня и Нене. Он сидит между измученными родителями, их руки сцеплены и образуют защитный барьер, чтобы даже во сне почувствовать, если ребенок встанет и попытается уйти.
Я наблюдаю, как он осматривает пещеру. Разглядывает спящих чуть в стороне Хосе и Тонно, расположившегося неподалеку от них Ганчо. Потом переводит глаза на родителей, суется мордашкой прямо в лицо отцу, чтобы убедиться, что тот действительно спит. Поворачивается к матери, гладит ее по голове. Затем он видит меня и машет, но я не отвечаю ему. Он снова машет, а потом шарит у себя за спиной и достает маленький резиновый мяч. Показывает на него, на меня и шепчет:
— Quieres jugar? Хочешь поиграть?
Когда я не отвечаю, Нене смотрит на меня, будто пытаясь что-то решить.
Может быть, он гадает, не мертвый ли я?
Потом Нене кладет мячик на землю перед собой и толкает его в мою сторону. Я смотрю на грязный розовый шар, цветом напоминающий язык, который медленно катится в мою сторону. А Нене выжидающе глядит на меня, ждет, когда я дотянусь до мяча и толкну его обратно. Но я этого не делаю. Нене улыбается и показывает на мяч, думает, наверное, что я его не вижу. Когда я по-прежнему не
