дохлыми крысами. Толпа остановила на улице грузовик, взвалила на него бочку, а затем втащила туда же мастера и женщин. Чьи-то руки живо соорудили щит с надписью: «Фабрика мясных и колбасных изделий Гейля. Изготовляем колбасу из гнилых отбросов и падали».
И грузовик медленно двинулся через весь город в сопровождении многотысячной, грозно шумящей толпы.
Проехали через Ратхаусмаркт к Юнгфернштигу, где в этот час гуляло обычно все гамбургское высшее общество. У Альстерского павильона демонстрация остановилась; солдат народной армии, стоя на грузовике, произнес речь, а потом толпа заставила мастера и всех четырех женщин достать из бочки по куску гнилого мяса и тут же съесть его.
Между тем с виллы в Уленхорсте приволокли тайного советника. Низенький, упитанный, солидный господин с лихо закрученными вверх усами и седыми висками стоял, окруженный солдатами, и смотрел на толпу удивленными, круглыми, как пуговицы, глазами. Он уверял, что понятия не имел о том, что творится у него на фабрике; он в жизни туда не заглядывал. Но когда кто-то спросил, имеет ли он понятие о доходах, которые приносит его колбасная фабрика, он промолчал.
Несколько человек кинулись вперед, требуя немедленной расправы. Благородного барина стащили с машины, порядком избили, поволокли к парапету и столкнули в озеро. У берега было неглубоко; тайный советник стоял всего по грудь в воде, высоко подобрав полы сюртука, словно боялся замочить их. У него был такой смертельно испуганный вид, что все, кто его видел, покатывались со смеху.
И когда тайный советник, захныкав, точно грудной младенец, и молитвенно сложив руки, запросил пощады, толпа уже почти амнистировала его. Его выудили и увели под конвоем двух солдат.
II
Сенатор Шенгузен, всего лишь три недели назад обретший это звание, наблюдал за действиями толпы из окна своего служебного кабинета в ратуше. Выслушав подробный доклад обо всем происшедшем, Шенгузен стал обдумывать, как усмирить бунт и к каким последствиям он может привести, если бы не удалось с ним справиться.
На фольксвер — народную армию — положиться нельзя: он заодно с бунтующей чернью. По поводу такого смехотворного происшествия просить правительственного вмешательства невозможно, тем более, что войска рейхсвера теперь нарасхват, их требуют во все концы страны. И все же небольшая, действительно надежная воинская часть в два счета покончила бы со всей этой чертовщиной.
Шенгузен смотрел на Ратхаусмаркт, где на высоком цоколе памятника, верхом на коне, красовался император Вильгельм Первый с таким видом, точно он вот-вот сорвется и галопом поскачет прямо в ворота ратуши. Народные низы могут превратиться в сильнейшую угрозу для прогресса, размышлял Шенгузен. Толпа глупа и наивна, как дитя. Она бунтует ради удовольствия позабавиться, поиграть с врагами в кошку и мышку, погонять их туда и сюда, заставить трястись от страха, но, в конце концов, она же их и помилует… Нельзя удовлетворять требования народа во имя его же блага… Удивительно, до чего люди слепы! Не видят, что настали новые времена! Они ведут себя совершенно безответственно, как будто в нашем городе и во всей стране ничего не изменилось, как будто здесь, на моем месте, все еще сидит какой-нибудь толстосум-бакалейщик… Воспитать в народе чувство политической ответственности — чертовски трудная задача, действовать надо без народа, против народа, во имя народа. Придет, конечно, пора, когда мы действительно сможем положиться на народ, но, — Шенгузен покачал тяжелой головой, — но до того времени еще немало воды утечет… Так как же все-таки усмирить мятеж? Как совладать с толпой?..
Тут он вспомнил, что за городом, в Баренфельде, проводятся ученья так называемых «временных добровольцев»; политически — это совершенно незрелые элементы, которых больше всего привлекает самая игра в солдатики. Еще недавно социал-демократы Баренфельдского района выражали по этому поводу преувеличенные опасения и протесты. Эти идиоты плели что-то о возрождении милитаризма… Какой там милитаризм, если несколько сот восторженных юношей занимаются военным спортом?
Гм… А что, если дать им задание? Если приказать им навести порядок? Это подчинит их нашему политическому влиянию и помешает, быть может, пристать к какой-нибудь безответственной авантюре!
Шенгузен прикидывал: если доложить обо всем партийному руководству, может произойти проволочка; в правлении партии тоже есть заводские рабочие, а это народ несговорчивый. Согласятся ли они на такой шаг? Нет, нет, уж лучше поставить их перед совершившимся фактом. Добиться согласия на свое предложение у социал-демократов — членов сената — много легче. Разумеется, действовать только на собственный страх и риск нельзя, надо же как-никак и демократические принципы блюсти…
Через час в кабинете Шенгузена собрались сенаторы социал-демократы. Они решили собственными силами покончить с уличными волнениями и не переносить вопроса на пленарное заседание сената. «Полицей-сенатор» Гензель взял все на себя и обещал сейчас же принять необходимые меры.
Отряд баренфельдских добровольцев получил приказ двинуться в город, к ратуше, и восстановить порядок. В полном походном вооружении, в стальных касках, с пулеметными лентами, полными боевых патронов, сто двадцать добровольцев отбыли на грузовиках из баренфельдского лагеря.
III
Но Шенгузен и его присные сильно просчитались; одного лишь появления солдат оказалось недостаточно, чтобы рассеять толпу. Среди тысяч людей, собравшихся на улице, было много таких, которые не один год носили оружие и дрались на всех фронтах под ураганным огнем, нередко и врукопашную. Они не испугались ста двадцати вооруженных буржуйских сынков, эти молодчики даже при полной боевой выкладке не произвели на них ровно никакого впечатления.
Мужчины и женщины окружили три грузовые машины, остановившиеся на Ратхаусмаркте, и рассматривали парнишек, выряженных в солдатские мундиры точно для маскарада. Ах ты, господи, ведь молокососы же, им бы в жмурки играть! Бледные и испуганные, смотрели они из-под своих громадных стальных касок на шумящую толпу.
Слова команды… Винтовки взяты на прицел.
Еще команда — и выстрелы хлестнули по толпе на Ратхаусмаркте.
Люди метнулись и с криками бросились кто куда. На асфальте широкой площади остались убитые и раненые.
IV
Борьба продолжалась три дня и три ночи. И все три дня Вальтер не ходил ни в ремесленную школу, ни на завод. Он оставался с борющимися рабочими — подносил боеприпасы, исполнял обязанности связиста. Он спал с ними в подъездах, под лестницами. Карабкался с ними по крышам, чтобы установить, где залегли стрелки-одиночки.
Ратуша была оцеплена. Не раз Вальтер обегал кольцо осаждающих. На линии огня с винтовкой в руках стояли большей частью судостроительные и портовые рабочие; были и матросы. Уже в разгаре боя пришлось создавать боевое командование. Лишь немногие знали друг друга, и все же трое наиболее энергичных бойцов вскоре составили военный штаб, а один металлист, который всю войну провел на фронте, но не
