кончились деньги. Тогда и продала. Супругам Микава. Уроженцам Грузии, 1962 и 1968 года рождения. Проживающим в Москве по адресу Вернадского 89. Квартиру назвать? Впрочем, они там уже не живут. Они и в доме уже не живут, они его продали. Вначале ты им этот дом сдавала, месяца два, кажется, а потом продала. И познакомилась ты с ними в БТИ. Тебе еще нужны детали?
Что ты понимаешь в деталях, милый?
– Я продала, – говорит Лидия. – Но…
– Я продала, но, – передразнивает он.
Потом поправляет прядь выбившихся волос – ее волос. Заправляет локон ей за ушко.
– Ты продала дом и отнесла эти деньги Мостовому.
– Клянусь, что это не так.
– Лидуся, через минуту после того, как ты вышла из его квартиры на Спортивной, мы уже были внутри. Ты нас встретила на лестнице. Я прошел в сантиметре от тебя! Ты что, меня не помнишь? Мы выбили ему дверь, и эта тетка – Гришаева ее фамилия – даже не успела ничего спрятать. Там ведь есть тетрадка, правильно? В эту тетрадку заносятся данные. Последняя запись – твоя. Лидусь, ну хватит, а? Я тебя лично видел и на лестнице, и во дворе. Мы в машине сидели минут сорок, пока ты решалась зайти. Помнишь, черная машина? Ты на нас тоже долго смотрела.
– И деньги нашли? – спрашивает Лидия.
– Двести сорок тысяч долларов. Он гребет лопатой. Ты даже не была первая за день. Тебе не хочется ему отомстить?
Она задумалась и смотрит в окно. Это сложный вопрос.
– Вот я все размышляю, – он откидывается на спинку и достает из кармана пластинку жевательной резинки. – Будешь жвачку? Как ловятся на такую хренотень? Тебя как поймали?
Она молчит некоторое время. За окном весенний ветер несет синие тучи.
– Я пришла туда за другим…
Он нетерпеливо постукивает ногой, и она понимает, что ему неинтересны ее мысли. Он спросил просто так или чтобы убивать поласковее.
– Лидусь, но ты ведь в это теперь не веришь?
– Не знаю.
– Иначе придется признать, что единственное событие в твоей жизни с тех пор – это инфаркт матери. Меня не будем брать в расчет, ладно? Это было бы слишком цинично. И эту работу брать не будем, тебя сюда взяли по нашей наводке. Остается мать в реанимации. Ты ведь этого не хотела? Или, там, наследство? Свобода? Надеюсь, что твои представления о счастье – другие?
– Мать ни при чем.
– Ни при чем, – снова передразнивает он. – И ты искренне веришь, что у мамули не болело сердечко?
– Она не знала…
– О чем не знала? Что дачи больше нет?
– Я говорила, что сдаю ее.
– А деньги? На книжку, типа, складывала?
– Я сказала, что сдала за пять тысяч… Эти деньги я могла выкроить…
– Бедная, – он веселится. – И не надо мамаше знать.
– Теперь она знает… Я ей все рассказала.
– Вот это ее и доконало.
– Да, наверное. Но Мостовой здесь ни при чем.
– А я говорю, при чем! Пиши заявление, не тяни резину… И вот еще что. Ты, дура ненормальная, до сих пор веришь в эту теорию выигрыша! Ты не написала в своей статье ни одного слова о теории выигрыша, ты написала только то, что тебе дали. Ты боишься говорить о Мостовом! Ты веришь ему, несмотря на то, что твоя жизнь – черней некуда. Лучше бы ты одежды приличной накупила на эти деньги.
– Давайте, я напишу, – говорит Лидия. – Вы только скажите, что именно. Я напишу, и вы уйдете.
– Ты примолкни и слушай! Из-за таких, как ты, он и катается, как сыр в масле. А я, тит твою налево, время свое трачу.
– Скажите, что написать.
Он молчит, размышляя. Потом бормочет себе под нос.
– Вот дура какая. Верит этому козлу.
– Скажите, что написать. Я напишу. Вы только скажите, что…
Он трясет головой. Успокаивается.
Делает обиженное лицо.
– Мы же давно перешли на «ты»! Пошли за стол, там удобнее.
Она пишет, он диктует. В промежутках между диктовкой он с ней разговаривает. Разглагольствует о жизни.
– Пять в год – это еще мало! Бывали годы и по десять, по пятнадцать! В начале девяностых было двадцать человек в год! Двадцать на сорок получается восемьсот штук баксов. В девяностые годы! Пол-Москвы, блин, можно купить. Пятнадцатого марта две тысячи седьмого года я пришла по адресу, который мне указали по телефону… А где ты взяла телефон?
– Мне дал владелец продюсерской фирмы.
– «Калужское счастье»? Прямо сам дал?
– Да. Написал на листочке и вложил в руку.
– Сука. Зоолог долбанный.
– Почему зоолог?
– Любит над людьми экспериментировать. Он своих топ-менеджеров заставлял прыгать с парашютом. Кто отказался – увольнял.
– Нас не заставлял.
– А вы сколько зарабатывали?
– Три тысячи долларов в месяц.
– За треху не станут прыгать… У тех было тридцать…
– Тридцать тысяч долларов в месяц?
– Нет, Лидусь, ты все-таки молодец! – Он хлопает ее по плечу. – Другая бы разрыдалась. Или ты эмоционально заторможенная? – Он тревожно всматривается, потом смеется. – Лидусь, ты не заторможенная?
– Я привычная, – объясняет она.
– Это зря. Надо бороться.
Это как если бы надзиратель концлагеря сказал такое заключенному. Мол, ты это. Не отчаивайся.
– Отдала женщине, которая находилась в тот момент в квартире. Она рыжеволосая, полная, среднего роста, над правой бровью родимое пятно в форме круга.
– Да?
– Да.
– Я не обратила внимания.
– Ты волновалась.
Не то чтобы… Я была на грани отчаянья, так будет точнее…
– …Она записала мои паспортные данные в тетрадь с синей обложкой. Пиши.
– Она долго не могла расписать ручку.
– Этого не надо. Это лишнее.
Лидия расписывается. Он берет листочек, с удовольствием читает.
– Шедевр бюрократизма! – говорит. – Чистая работа!
– А правда, что он из Кишинева привез эту теорию? – спрашивает Лидия.
Владимир поднимает взгляд и смотрит на нее с очень странным выражением. Что он думает в эту секунду?
– Это важный вопрос, – медленно говорит он. – Для меня жизненно важный. Но извини, Лидуся, открыться не могу, государственная тайна.
Подмигивает.
Прикалывается…
– Я почему спрашиваю. У матери моей был любовник, он ей говорил…
– Что в Кишиневе тепло? – ехидничает он. – Это правда, Лидусь.
– Да нет, я о другом… Не знаю, как объяснить – у меня мать в реанимации, а перед этим она стала рассказывать, что…
– Не надо объяснять. Мне неинтересно. Поняла? Мне насрать на твои рассуждения. Займись делом. Тебе тридцать семь лет, здоровая баба, пахать на тебе можно. Роди детей. Люби кого-нибудь. Матери пирожков отнеси в больницу.
– Иди на хер, – говорит Лидия. – Урод.
Он коротко размахивается и дает ей оглушительную пощечину.
