узнал об этом, когда, возвращаясь с фабрики, проходил через площадь. Он сразу направился в убежище. Там все было так, словно ничего не произошло. Только монахиня, которая вела его по коридору, говорила тише, чем обычно.
Старики по-прежнему сидели на скамейках, закутавшись в свои отрепья, точно и не трогались с места с того дня, когда Орасио в последний раз приходил сюда.
Монахиня остановилась у входа в часовню убежища, куда клали покойников, и забормотала молитву. Маррета лежал там, в глубине, накрытый простыней. Вокруг него были зажжены свечи. Орасио хотел войти, но так и не смог — не хватило сил; он несколько минут постоял у дверей, затем повернулся и зашагал обратно. Монахиня шла рядом.
— Я приду на похороны… — произнес он, чтобы хоть что-нибудь сказать.
В коридоре Орасио встретил Паредеса.
— Ушел от нас Маррета, — печально проговорил старик.
— Для него это лучше, чем страдать здесь… — с трудом выговорил Орасио.
Похороны состоялись на следующий день к вечеру, как это было принято с давних пор, — фабричные рабочие могли после смены проводить покойника на кладбище.
Пришли текстильщики из Алдейя-до-Карвальо, к ним присоединились рабочие Ковильяна.
Маррета был атеистом, но из симпатии к нему два религиозных братства хотели принять участие в похоронах. Илдефонсо и некоторые другие рабочие стали против этого возражать. Разгорелись споры. Бока-Негра настаивал на участии братств:
— Он не был верующим? Допустим! Но ведь жил же он в убежище? Разве тут не полно монахинь и молитв?
Илдефонсо пожал плечами:
— А что ему оставалось делать?
Хотя большинство рабочих были правоверными католиками, они дали себя убедить Илдефонсо. Однако с этим никак не мог примириться Бока-Негра: ему казалось, что его душа никогда не найдет покоя, если похороны Марреты, которого он так уважал, состоятся без участия церкви. Поговорив с товарищами, он в конце концов добился их согласия, и к часу выноса возле убежища собрались члены «Братства душ».
Четверо стариков вынесли гроб из ворот. За ними шли инвалиды в форменных куртках и каскетках — отряд ветеранов, который по традиции должен был сопровождать покойника на кладбище.
Гроб поставили на катафалк. Процессию возглавляли «братья» в красных одеяниях без рукавов; одни несли зажженные свечи, другие хоругви — убогие олеографии в рамках, укрепленные на шестах. Рядом с гробом шли священник и псаломщик, а позади темной массой двигалась толпа фабричных рабочих.
У ворот убежища стояли старики, у которых уже не было сил дойти до кладбища, они в молчании смотрели, как уходит в последний путь их товарищ, уходит по той самой дороге, по которой отправятся и они, разве только с меньшим числом провожающих.
Кладбище было расположено в верхней части Ковильяна, и процессия, извиваясь по уличкам, начала подниматься в гору.
Жители, завидев катафалк, собирались у дверей домов, останавливались на тротуарах. Но было очевидно, что эти похороны не заслуживали внимания: правда, в них участвовало много народу, но за гробом не следовало ни одного автомобиля… Изредка на перекрестках появлялись машины, но ни одна из них не присоединилась к процессии. Все они останавливались, ожидая, пока освободится дорога, а затем продолжали свой путь. Вот показался и автомобиль Азеведо де Соуза. Многие рабочие узнали владельца фабрики. Никто не удивился: в былые времена, когда умирал какой-нибудь рабочий, его хозяин обычно бывал на похоронах. Некоторые фабриканты поступали так и по сей день.
Процессия проходила мимо автомобиля. Азеведо де Соуза нетерпеливо ждал. Полчаса назад он спокойно сидел дома, когда ему позвонил компаньон по поводу нового, очень выгодного заказа на сотни конто и просил срочно приехать в Мантейгас. Азеведо де Соуза решил выехать сразу же, с тем чтобы вечером вернуться. Он торопился, а тут это неожиданное препятствие… Кроме того, он не любил похорон: они напоминали о бренности и его существования.
— Погуди и попробуй пробиться… — приказал он шоферу.
Но суеверный шофер боялся пересечь путь траурной процессии.
— Скоро конец, — сказал он.
— Кого это хоронят? — равнодушно спросил фабрикант.
— Маррету, — не оборачиваясь, ответил шофер таким тоном, словно это должно было быть известно каждому.
— Маррету… Маррету…
— Он много лет работал у вас на фабрике… ткачом…
— А, вспомнил! — воскликнул Азеведо де Соуза. — Я не знал, что он умер… Бедняга! Давно уже я его не видел…
— Он больше года находился в убежище…
— Поэтому-то я его и не видел… Бедняга!
Фабрикант теперь вспомнил о своих давних спорах с Марретой, когда тот, еще в первые годы республики, был одним из руководителей забастовочной борьбы за повышение заработной платы. Сейчас, спустя двадцать пять лет, все это представлялось хозяину безобидным, и он жалел Маррету. Азеведо де Соуза показалось, что со смертью старого рабочего что-то ушло из его жизни. Он подумал, что, раз уж очутился здесь, следовало бы присоединиться к процессии.
И приказал шоферу:
— Поезжай за ними.
Шофер, который размышлял о том, как поскорее добраться до Мантейгаса, подумал, что ослышался.
— Как вы сказали? Ехать за ними?
— Да.
Автомобиль стал подниматься по склону, замыкая траурное шествие.
Кладбище находилось неподалеку от центра города, на холме; подъем к нему был настолько крутым, что процессия едва двигалась. Азеведо де Соуза посмотрел на часы — было почти шесть. Как быстро ни ехать, все равно в Мантейгас он попадет только к обеду. Затем начнется деловая беседа с компаньоном — раньше одиннадцати ее не закончить. Стало быть, в Ковильян он вернется очень поздно…
Процессия продолжала медленно подниматься. Мысли Азеведо де Соуза уже приняли другое направление, ему теперь не было дела до покойника. Но покинуть траурную процессию неловко; теперь он проследует за ней до кладбищенских ворот. Он не выйдет из машины — ему всегда было неприятно бывать на кладбище. Даже свой семейный склеп, который он распорядился воздвигнуть, он посетил только раз, когда принимал работу…
У Азеведо де Соуза пропало желание ехать в Мантейгас. Было холодно, на дороге лежал снег. Ему хотелось вернуться домой, в свой уютный особняк, почитать лиссабонские газеты — днем у него на это не хватало времени, — пообедать, потом сыграть с друзьями в карты и наконец в одиннадцать, как обычно, лечь в постель. Но что произойдет, если он не встретится сегодня со своим компаньоном? Тот всегда колеблется и к тому же недостаточно сообразителен, сам он такой важный вопрос не решит. А дело это, черт возьми, срочное. Если его не решить немедля, заказ может быть передан другому предпринимателю, и тогда прощай прибыль, и немалая — по крайней мере пятьдесят конто!
Азеведо де Соуза подумал, что провести вечер в тепле и комфорте
