Так должно.
…почти…
…ветер вновь зазвенел, перебирая золотые подвески… первый жеребец колченогий. Он, рожденный слишком слабым, не сумел подняться в небо. И обречен был истаять на рассвете, если бы не та, которая поделилась кровью, пожалела…
…вот так все было.
Просто пожалела новорожденного жеребенка.
Просто напоила молоком.
Тем, что брала для себя… и кровью же, ибо каждый знает, что на крови вся сила…
…а уже потом сказали, придумали, сочинили… пускай себе.
— Надо же, как интересно, — голос некроманта звучал эхом, еще немного и этот голос потеряется среди прочих, которых так много. — Василиса, не увлекайтесь. Вернуться по этой дороге не так и просто.
Она… знает.
Наверное.
— Что это за…
— Мой дедуля, выходит, не все тебе рассказал? — Нюсин голос звучит особенно раздражающе. А пальцы Василисы сами собой перебирают подвески.
Не хватает.
Кобылицы, которая стала первой. И была-то она не особо хороша, но другой подходящей в табуне не было. Да и сам этот табун… не табун, дюжина голов, из тех, на которых без слез не взглянешь. И колченогий уродец необычной масти только мастью и выделялся.
…первый золотой жеребенок.
…и первый же жеребец, за которого готовы платить были золотом же, ибо не было во всей степи коня краше.
…увели.
…и едва не убили, не ведая, что не всякие руки удержат на земле золотую кровь.
Договор.
— Верни, — голос этот разрушил сонм видений, возвращая Василису к… людям? Да, людям. И женщина смотрит с ненавистью. Вещерский задумчив. Демьян сосредоточен. Он не сводит с этой женщины взгляда и готов… убить?
Это страшно.
И лестно.
И все одно страшно, потому как ради Василисы никого прежде не убивали. И она не хочет. Она точно знает, что нужно этой женщине, тем более что на ладони ее лежит золотая фигурка.
Василиса сняла браслет и протянула.
— Возьми, — сказала она просто.
— Мам?
— Нет… — женщина явно почуяла неладное. — Потом… сниму потом.
И безумная улыбка озарила ее лицо.
— Ты… — она указала на Демьяна. — Иди к ней… и не вздумай тут… и…
— Все будет хорошо, — Демьян не стал спорить и вошел в денник, и мир, снова ставший зыбким, принял его. Значило ли это то, о чем Василисе подумалось?
И вовсе хоть что-то да значило?
— Ты… — дуло револьвера указало на Ладислава, который стоял, скрестивши руки, оглядывался с видом презадумчивым. — Иди… к ним. Нет. Стой.
Она потерла лоб.
— Сенька!
— Да, матушка, — человек, вынырнувший откуда-то из темноты, Василисе не понравился. И вовсе не тем, что был он нехорош собой, скорее уж показною своей угодливостью.
А еще лошадки зазвенели, упреждая.
— Пригляди за ними… после… разберемся, — она опустила револьвер и повернулась к Вещерскому. — Ну что, княже, хотел узнать, зачем ты тут понадобился?
— Не только я.
— Не только, — массивный ридикюль опустился на солому, и женщина присела, рванула края его, будто желая вовсе разорвать. — Не только… правильно… все вы сгодитесь, и каждый по-своему… папенька мой забоялся идти дальше, хотя ведь все-то очевидно…
— То есть, вы не просто передали его записи вашему другу? — Вещерский вытянул шею, спеша заглянуть в ридикюль, в котором скрылись руки женщины.
Глупая затея.
А еще Василиса ощутила неясную тревогу. И не она одна, если пальцы Демьяна сдавили ее ладонь, потянули, заставляя отступить. И как-то так получилось, что она, Василиса, оказалась за спиной Демьяна.
Он же встал между нею и саквояжем.
— Маменька виновата… — сказала женщина, скривившись. — Сперва сама эти каракули переписывала, чтоб набело, потом меня заставляла. Я их ненавидела. Не понимала… это уже потом, после, Долечка объяснять стал. Учебники принес. Он не считал меня глупой. А вы его убили, — это женщина произнесла с укоризной.
— Между прочим, он пытался убить других людей.
Она отмахнулась.
— Это ради будущего всего мира. Малые жертвы…
Из саквояжа появился шар.
Обыкновенный стеклянный шар. Может, конечно, даже не стеклянный, а из горного хрусталя, вроде тех, которые используют гадалки. Шар этот лег на солому, а рядом с ним — кривоватая подкова.
Нож заржавелый.
Горсточка чего-то, что Василиса сперва приняла за камни, но потом вдруг узнала — не камни, но зубы.
— Вот так будет ладно… он ошибался. Невозможно связать одну силу с другой. Слишком уж разные… но использовать… отчего бы не использовать… вот только мертвая на живом не держится.
— Что он вывез? Ваш отец? Скелет?
Скелет.
Остатки той, кто встала в истоках рода и величия, кто нашла способ соединить небесное и земное. Кто…
— Не весь. Говорил, что больно разрушен был. В нем сама суть, в костях. В них сила держится.
Скрипнула, приотворяясь дверь, впустила каплю солнечного света, которая, впрочем, истаяла.
— Принес? — хмуро осведомилась женщина.
— Да, матушка…
— После я твои кости приберу, — сказала она, глядя на Демьяна. — И ее вон… молодые, много получится. На сотню бомб хватит…
— В этом дело, да? Пока вы изучали наследство, пока ставили эксперименты, кости и закончились, — Вещерский сделал шаг к Марье, которая молча протянула ему цепочку с крестом, а он принял. И пальцы поцеловал. А она нахмурилась, заметив веревку, что стягивала запястья Вещерского. Он же лишь плечами пожал, мол, ничего страшного, просто… вышло так. — Обычную силу найти просто. Да в любой аптекарской лавке можно найти с дюжину амулетов заряженных. Но вот мертвая… чтобы ее поднять, некромант нужен. А некромантов среди вас не было.
— Пока не было, — она бросила косой взгляд на Ладислава, который казался равнодушным. — Авось, и появится…
Давно, в годы молодые, Демьяну нестерпимо хотелось совершить подвиг. Сперва желание было исключительно детским, и в мечтах ему даже представлялся этот самый подвиг, всякий раз иной, но, несомненно, героический. И порой он, совершив его, погибал на руках у сестры и матери, но оставался навек в людской памяти. Позже, с возрастом, мечты о подвиге поутихли, спрятались, появляясь лишь изредка этакими робкими чаяниями… потом уже он вовсе понял, что на самом деле ничего-то героического в подвигах нет, что стоят за ними кровь и боль.
