— Не трогай!
О, его голос! Глубокий, словно катакомбы. Ей следовало бы испугаться, и может, она таки испугалась, но лишь немного, и любопытство оказалось сильнее страха.
— Для чего они нужны? — С благоговейным трепетом спросила она.
Это был первый вопрос из бесчисленного множества. Бримстоун не ответил. Он дописал что-то на толстой бумаге кремового цвета и отослал ее с этим посланием к слуге Военачальника. Это было все, что от нее требовалось — доставлять послания и выполнять мелкие поручения, чтоб освободить Твигу с Язри от беготни по длинным спиральным лестницам. Бримстоун точно не собирался брать ученика в подмастерье.
Но когда Мадригал узнала об истинном назначении его магии — о воскрешении погибших, дававшем химерам бессмертие, а с ним надежду на свободу и автономию, навсегда, — она не захотела быть всего лишь слугой.
— Я могла бы стирать пыль с банок.
— Я могла бы помочь. Я тоже умею делать кое-какие ожерелья.
— Это аллигатор или крокодил? Как ты отличаешь их?
Пытаясь доказать, что может быть полезной, она показала ему целую кипу рисунков с возможными вариантами химер.
— Вот тигр с рогами быка, видишь? А это обезьяно-гепард. Ты можешь сделать такое? Готова поспорить, что у меня получилось бы.
— Я могу помочь. — Повторяла она, пританцовывая от нетерпения.
— Я могу научиться. — Задумчиво и зачарованно.
— Я смогу научиться. — Решительно и упрямо.
Она не понимала, почему он отказывается обучить ее. Позднее, она поймет, что он просто не хотел ни с кем делить свое тяжкое бремя, и что то, что он делал, было прекрасно и ужасно, и ужасное во много раз перевешивало прекрасное. Но к тому времени, когда узнала это, Мадригал было все равно. Она уже участвовала в этом.
— Вот. Рассортируй их, — однажды сказал Бримстоун, подвигая ей через стол поднос с зубами. На тот момент она работала у него уже несколько лет, и все это время Бримстоун оставался непоколебим в своем решении держать ее лишь в качестве посыльного. До этой минуты.
Исса, Язри и Твига бросили свои занятия и уставились на них. Это что, проверка?
Не обращая на них внимания, Бримстоун начал рыться в своем сейфе, а Мадригал, не дыша, пододвинула к себе поднос и молча приступила к работе.
Это были зубы медведя. Бримстоун, по-видимому, ожидал, что она разложит их по размеру, но Мадригал годами наблюдала за его работой. Поднимая по очереди каждый зуб, она прислушивалась к ним. Прислушивалась к ощущениям в кончиках пальцев и отложила в сторону несколько из них, которые показались "не совсем правильными" (как позже пояснил Бримстоун, они были гнилыми), а остальные разложила по кучкам, ориентируясь на ощущения, а на размеры.
Когда она закончила и подвинула к нему поднос, то испытала трепетное удовольствие, увидев, как от удивления расширились его глаза, и как по-новому он посмотрел на нее.
— Молодец, — первый раз за все время похвалил он ее. Сердце Мадригал сделало кульбит, а сидевшая в углу Исса промокнула глаза.
С этого момента, постоянно делая вид, что ничего такого особенного он не делает, Бримстоун начал обучать ее.
Ей открылось, что магия была мерзким занятием, тяжкой сделкой с окружающим миром, исчисляемая болью. Когда-то давно знахари ранили себя, открывая свои раны, чтобы вызвать боль, а порой даже калечили себя, ломая кости и специально давая им срастись неправильно, чтоб добиться постоянного источника боли. Таким образом они добивались равновесия и естественного контроля, избавляя от боли обратившихся к ним за помощью и заменяя ее своей собственной. Со временем, впрочем, колдуны научились хитрить, заменяя свою боль болью других.
— Зубы нужны для этого? При их помощи можно смухлевать? — Это казалось нечестным. — Несчастные животные, — пробормотала Мадригал.
Исса огрела ее необычно тяжелым взглядом.
— Может, ты больше предпочла бы пытать рабов.
Это было так ужасно и несвойственно Иссе, что Мадригал в ответ лишь оторопело уставилась на нее. Пройдут годы, прежде чем она поняла, что имела ввиду Исса. Это случилось накануне ее собственной смерти, когда Бримстоун, наконец, открыто заговорил с ней. И Мадригал стало стыдно, что она сама не додумалась до всего: его шрамы. Это же было так очевидно — паутина шрамов, отчетливое переплетение рассекших кожу следов от удара плетью на его плечах и спине. Но откуда ей было знать, как она могла догадаться? Даже с учетом всего, что ей довелось увидеть — ее разгромленная горная деревушка, тела погибших, осады, в которых она тоже принимала участие — все это было несравнимо с ужасом, который довелось пережить Бримстоуну в его прошлом, и он никогда не посвящал ее в это.
Он обучал ее, как обходиться с зубами и как получать из них энергию, как воспользоваться остатком жизни и боли в них, чтобы вызвать жизнь в новых телах. Эту магию, как и хамсазы, он изобрел сам. Они не были простыми татуировками, а являлись частью каждого колдовства, и каждое вновь созданное тело уже обладало ими, заряженными магией, обладать которой не могло ни одно тело, появившееся на свет естественным путем.
Воскресшие не должны были платить болью за обретенную способность, эта дань уже была уплачена. Хамсазы были магическим оружием, за которое было уплачено болью от их последней смерти.
Огромное множество солдат умирало вновь и вновь. "Смерть, смерть и еще раз смерть", как говорила Чиро. Но все равно они были в меньшинстве. Армия, конечно, пополнялась новыми солдатами — детьми из Лораменди и с других свободных земель, которых начинали тренировать с тех пор, как только они могли держать в руках оружие — но потери в сражениях были слишком велики. Даже постоянно воскрешая погибших химеры балансировали на краю полного уничтожения.
"Враг должен быть повержен," громогласно требовал Иорам в каждом своем обращении к военному совету. И ангелы были подобны длинным теням смерти, и все химеры жили в холоде этих теней.
Когда химеры выигрывали битву, собирание проходило легко. Уцелевшие прочесывали завоеванный город и земли вокруг него, находя убитых и вынимая каждую душу, чтоб доставить ее Бримстоуну. Когда же они терпели поражение, они, рискуя жизнью, старались спасти души павших товарищей, но, все же, многие погибшие оставались потерянными навсегда.
Ладан в кадилах выманивал души из тел. Душа, заточенная в должным образом запечатанном кадиле, могла находиться так до бесконечности. Когда же печать срывалась, исчезновение души оставалось лишь вопросом нескольких дней.
Исчезновение не было, сам по себе, мрачной судьбой. Таковым был ход вещей, только так можно было переродиться. Так происходило каждый день при каждой смерти. И для воскресших, которым приходилось проживать жизнь в одном теле за другим, умирать раз за разом, полное исчезновение могло показаться обретением долгожданного покоя. Но химеры не могли позволить своим солдатам уйти.
— Ты бы хотела жить вечно, — спросил Бримстоун однажды у Мадригал, — только для этого умирать снова и снова, в агонии?
