— Грузы возить, людей возить! — похоже, Вале до сих пор не встречалась настолько неграмотная деревенщина. — Не год по реке тянуть, а загрузился, раз, и квас, вот ты в Новгороде. Сел на поезд, и через пару дней ты в Белорецке. Почту возить можно, страна развиваться будет.
— Это понятно, — кивнул Жёлудь. — Тебе-то лично железная дорога что так доставляет?
— Лично мне квартиру дадут. Ордену Ленина за грузоперевозки прибыль, а всем строителям благоустройство. Мы делаем мир лучше, и от этого всем польза.
— Тёмный ты, факт, — улыбнулся Павка, ласково глядя на Жёлудя.
— Тебе понравилось бы, оставайся с нами строить светлое будущее. — Валина лапка осторожно тронула молодого лучника за рукав, а в глазах замерцал маслянистый огонёк.
«Как всё запущено-то, — думал Щавель. — Уже и губернатор в этом участвует, а светлейший ни сном ни духом, что из Великого Мурома скоро поедет паровоз. Полно же наших людей в Муроме и в Проклятой Руси, они должны информировать канцелярию, — за логичным рассуждением пришла мысль совершенно чарующая. — Это что же получается, нарочно князю не докладывают? Он из всех своих приближённых только мне смог довериться?»
— Нельзя нам оставаться строить светлое будущее, — от чистого сердца заявил Щавель. — Нам дальше идти надо, есть дела поважнее. Товарищ-то Ленин как нынче себя чувствует?
— Как всегда, живой! — отрапортовал Павка.
И немедленно налил:
— Предлагаю поднять тост за товарища Ленина!
— Ленина разве не до Большого Пиндеца убили? — ошарашенно спросил Жёлудь.
— Да ты чё? — заржали над наивностью лесного парня московские работяги. — Ленин и сейчас живее всех живых.
— Это тот, которого дева-воительница Фанни Каплан смертельно ранила? — Жёлудь посмотрел на барда, а знаток «Ленинианы» даже лицом не дрогнул, только маленько покивал.
— Он самый, — заверил Павка. — Тёмный ты, парень, факт. Наш Ильич в мавзолее отлежался, а после Большого Пиндеца Орден Ленина его на ноги поставил.
— Так и было, сынок, — подтвердил Щавель, а Филипп сыграл на гуслях поучительную песенку:
Когда был Ленин маленький
С кудрявой головой,
Он бегал в драных валенках
По горке ледяной.
Когда Володя вырос,
То стал таким крутым,
Что бегал в тех же валенках
По Горкам ледяным.
Когда Ульянов умер,
То стал совсем святой.
И лёг он в мавзолее,
Для нас всегда живой.
— Ленин не умер, Ленин фтагн, — вкрадчиво влился в уши голос Вали.
— Ваистену фтагн! — стукнул по столу Павка и добавил: — Факт.
— Эвона как, — пробормотал Жёлудь, а Валины пальцы ласково потрепали его по руке.
— Как тут у вас обстановка с Тёмными Властелинами? — заметив, что работяг после трудового дня окончательно развезло, Щавель отважился копнуть глубже. — Держитесь против Статора?
— Справляемся, — бесхитростно выдал Павка. — Пока у нас есть Дележ, дело Ленина живёт. Орден контролирует Северный округ и кусок Северо-Западного, Мотвил поддерживает мумию ништяками. Статору на Юге ещё с Ротором соревноваться приходится, им обоим не до нас. С востока манагеры подъедают наравне с вагинальными активистами. — Павка скривился и сплюнул.
— А то, я слышал, Бандурину фтагнировали и выпустили из узилища. Теперь она вроде как возвращается в Москву.
— Нехорошо, — проблеяло существо. — Будет война. Это нарушит равновесие.
Павку это не смутило.
— Пока Лелюд доставляет Ленину детей, сила Ордена будет крепнуть.
— Зачем Ленину дети? — не понял Жёлудь.
— Ленин любит детей. В мавзолее им красный галстук повязывают, — подмигнул Павка и погладил Жёлудя по руке, а Валины пальцы чувственно сжали ему колено.
* * *
— Смотри-ка, молодой-молодой, а двух московских пролов не вставая с места запорол, — отдышавшись, одобрительно сказал Филипп.
— Растёт смена. — Щавель убрал стрелу в колчан, но лук на всякий случай продолжал нести в левой. — Жёлудь парень хороший, жизнью не испорченный, поэтому в людях не разбирается.
Жёлудь шёл рядом, насупившись, и громко сопел.
— Но если начинает разбираться, то до косточек, — закончил отец.
— Батя, как же так? — Жёлудь шмыгнул носом. — Они чё, все, что ли, там пидарасы?
— В том или ином роде, — сухо ответил Щавель.
Оглянулись и ускорили шаг, унося ноги от греха подальше. Дорога пошла понизу, барачный посёлок земляных рабочих скрылся за кустами. Виден был только столб дыма, крики стали уже не слышны, и погоня отвязалась, устав ловить стрелы.
— Ма-асква, звонят колокола! — густым баритоном пропел Филипп, будто выступал на сцене Муромского театра, и, взойдя на пригорок, выставил в сторону барачного посёлка кулак с воздетым средним пальцем.
То ли он сигнализировал о чём-то пролетариям, то ли выполнял бардовское приветствие, Жёлудь не знал.
Глава двадцать четвёртая,
в которой Сверчок рассказывает о походе на Москву, а светлое будущее озаряет лица строителей кровавыми отсветами жертвенного огня— Сбил да поволок, ажно брызги в потолок, — снова пересказывал Филипп бесчинства Жёлудя, с каждым разом становившиеся всё эпичнее.
Завтракали на постоялом дворе в Ермолино, куда прискакали в середине ночи. Сидели за длинным столом со Щавелем во главе. Дружинники, развесив уши, слушали барда, а тому только и надо было оказаться в центре внимания и блеснуть.
— Ай, ловкач, — оскалился Лузга. — На бегу шалман изловчился подпалить.
— Мы через кухню отступали, — смущённо пробормотал Жёлудь. — Мне бак с растительным маслом под руку подвернулся, я в них кинул, а он на плиту попал, тут всё как заполыхало.
— Ага, случайно. — Лузга залихватски пригладил ирокез. — Ну, эльф, ну, проворен!
— А потом Жёлудь обернулся к Москве, показал ей фак и бросил Ленину доброе напутствие: «Я твой мавзолей труба шатал! Я твой рында колокол звонил! Я твой Устав партии топтал! Я скоро вернусь, убью тебя, убью твою жену, убью твоих друзей, а весь твой Орден предам поруганию, ибо воистину только та идея имеет право на существование, которая может защитить себя. Йог-Сотот! Шаб-Ниггурат! Слава КПСС! Угахангл фтагн!»
До затмения эльфов было далеко, но бард, накачанный зрительским интересом, распалился так, что немало ратников очертили напротив сердца святой обережный круг. Даже Альберт Калужский, знавший Жёлудя больше месяца, поверил, что парень на самом деле изрёк все эти богохульства.
За спиной раздался звон упавшего подноса, треск глиняной посуды, смачный удар упавшего тела. Дворовая девка грохнулась без чувств. Филипп горделиво напыжился.
