«Ох ты, Господи, Боже ты мой, ох ты Приснодева и святыеугодники, ох, такую твою мать…» — Майор Колякин вздрогнул, заворочался,разлепил глаза и вынырнул из кошмара.
Рядом тихонько посапывала жена, её сдобное тело дышалородным теплом, за приоткрытой дверью безмятежно спали две дошкольницы-дочки.
«Ох и жуткотища же, — перекрестился майор. — Зачто караешь, Господи? За какие грехи? И ведь каждую ночь… — С минуту онлежал неподвижно, прислушиваясь к пульсации сердца, затем сделал над собойусилие, приподнялся на локте, взглянул на часы. — Ох, нет мне покою,работаю, как сволочь,[146] на износ. И всё, всё коту подхвост. Эх, жизнь…»
Зелёные, как тоска, цифры на часах показывали около семи. Аэто значит, нужно собираться, одеваться, тихо-тихо завтракать и двигать служитьотечеству. С приятной перспективой быть выгнанным на гной, в народноехозяйство. На одну зарплату.
Жена с вечера испекла его любимые булочки, но бедный Колякинне почувствовал вкуса. Кое-как выхлебал полкружки чаю и выбрался из квартиры.На улице вовсю светило солнце, ворковали голуби. Природа, поглощённая своимиделами, не замечала его горя и не сочувствовала ему.
«Господи, что за грязь! Господи, что за вонь! —Отворачиваясь, майор миновал помойку. Всё, всё сегодня было против него, всётолько ранило и расстраивало. — Вот дерьмо! Ну и жизнь!»
Его «четвёрка» стояла за невывезенным пухто, возлетрансформаторной будки, и это было ещё одной раной в сердце майора. Что толку сновенького «Мерседеса», если ездить на нём всё равно было нельзя? Ну, то естьможно, конечно, но не здесь, а где-нибудь по лесным дорогам, подальше от«добрых» глаз начальников и сослуживцев… А ещё лучше по поверхности Луны, по еёобратной стороне. Или вообще по марсианским пескам…
— Ну что, чудовище, поехали…
Майор сел в «Жигули», успевшие за ночь добротно пропитатьсязапахами помойки, не сразу, но завёл — и с рёвом покатил со двора.
Как всегда по утрам, он держал путь в подсобное хозяйство.Должно же, действительно, в жизни быть хоть что-то хорошее?.. Зона моглавстретить его любым количеством неприятностей, от мелких до средних и вполнекрупных, но на ферме порядок всегда был гвардейский. Сытая и довольная скотина,просторные загоны, чистые хлевы… и даже трезвые скотники.
А чему удивляться? Работа на ферме составляла розовую мечтукаждого зэка. Того, кто поставил бы под сомнение дальнейшее существование этоймечты, за колючим периметром очень, очень не поняли бы.
— Такую твою мать. — Майор выматерился дляпорядка, ибо придраться было решительно не к чему, и для начала заглянул кмолодым хрячкам. Колякин не был ни мусульманином, ни иудеем и свинину исправновкушал, но, в отличие от большинства обывателей, не понаслышке знал, откудаберётся аппетитный бекон. Симпатичные розовые поросята рождаются заведомымисмертниками, а чтобы мясо было вкусным и нежным и ничем не воняло, их ещё икастрируют. Проза фермерской жизни не сделала майора вегетарианцем, но в душе,изрядно зачерствевшей на службе, всё же проснулась некая сентиментальнаяструнка. Движимый чувством истинной мужской солидарности, Колякин набрал полныеруки моркови и двинулся вдоль загонов, раздавая будущим мученикам лакомство.
— Эх, ребяты, ребяты, — вздыхал он, гладя родные,тянущиеся к нему пятачки. — Вы поймите, ребяты, уж так оно получается…
Видевший эту картину блатняк, свинарь расконвойный Сучков,подозрительно шмыгнул носом. У него в перспективе были всего-то два года, аесли повезёт, то и условно-досрочное. Поэтому за своё место он держался зубами.
— Ну ладно, ладно, — справился с катарсисом майори подозвал Сучкова к себе. — Ты давай мне, блин, освещай обстановку. Чтоновенького?
— Слушаюсь, гражданин начальник, — утёр носСучков. Оглянулся по сторонам и… принялся стучать. А вы что думали? За красивыеглаза вас отправят на этот остров блаженства? Да на расконвой? Да подальше отстроя и режима?..
— Так, так, так — Колякин послушал, подумал, покивалголовой и неожиданно резко, словно на допросе, спросил: — Ну а с Карменситойчто? Долго ты собираешься мне толкать это фуфло? Ох, Сучков, Сучков, видимо,соскучился ты по зоне, там таких, как ты, только и ждут. С нетерпением…
Несчастный свинарь съёжился, испуганно забормотал что-тоневнятное…
Карменсита была элитной хавроньей, красавицей-медалисткой.Свиноматкой беркширской породы, призванной умножать эту породу среди пещёрскихосин. Надо ли объяснять, какие трепетные надежды возлагал на неё майор!.. Таквот, недавно Карменсита разрешилась долгожданной дюжиной поросят.
Большущих, голосистых, здоровеньких и… полосатых.
Сразу стало ясно, что у свиней тоже имеют место дворняги. Акогда первое потрясение миновало, встал жгучий вопрос: если тут потрудился неберкшир Роланд, тоже рекордсмен и медалист, тогда… КТО?
Кто посягнул на святое, кто испортил элитные гены? А с нимии всю малину Колякину?
Свинарь Сучков вначале отнекивался и молчал, играя вглухонемого партизана, однако, будучи припёрт к стенке, выдал такую историю!..
По его словам, в роковую ночь словно из-под земли появилсячудовищный кабан «вот с такими клыками». Производитель Роланд и расконвойныйСучков попросту застыли от ужаса и ничего не посмели противопоставить ему. Затокрасавица Карменсита была мгновенно покорена брутальным обаянием секача,увлечена, обольщена и…
— Гражданин начальник! Товарищ майор! Андрей Лукич! —неожиданно всхлипнул Сучков и, словно на духу, истово ударил себя в грудьрукой. — Век мне воли не видать, не фуфло это, падлой позорной буду. Этотхряк, в натуре, вот с таким вот рылом, сегодня ночью опять приходил…
— Как это приходил? — аж присел Колякин. — Нуи?
Сердце его часто и тревожно забилось. Он хорошо знал Сучковаи понимал: выдумать историю про обольстителя-вепря тот бы просто не смог,фантазии не хватило бы. Ко всему прочему, майор сам видел следы, и от вида этихследов его бросило в пот.
Так неужели опять?..
А кто бы только знал, сколько стоила эта Карменсита… Вместес малахольным Роландом… Рогоносцем несчастным…
— И прямиком в загон к Карменсите, — всхлипнулСучков, подтверждая худшие колякинские подозрения. — А нам с Роландом… невру, гражданин начальник, ей-Богу не вру! — сказал на человеческом языке,по-русски и через губу:[147]«Я кабан Василий, родом изЭриманфских вепрей,[148] так что всем дышать ровно и стоятьпрямо. Кто дёрнется, очень пожалеет — подложу свинью…» Ну мы и стояли — вы бы,гражданин начальник, только видели, какие у этого Василия клыки. А копыта!..Затопчет и не вспотеет…
