Не нужно торопиться, — уговаривал он себя. Бежать в самую рань к соседке — плохая идея. И поэтому он решил сделать всё правильно, но не дать ей шанса отфутболить его, не поговорив.
На что надеялся? На ясность. Репин неплохо читал по лицам. Видел и понимал, когда говорят твёрдое «нет». И улавливал, когда люди колебались, сомневались, не могли определиться с выбором.
Никита считал, что у него есть шанс. Может, самонадеянно, но по-другому не получалось. Это было не желание избалованного мальчика получить именно эту игрушку. Он желал эту девушку и хотел всего лишь ясности. Ведь он имеет на это право. Хотя бы на обычные слова объяснений. На разговор, когда ставятся точки над «і».
Что будет дальше, он не загадывал. Лучше есть слона по кусочкам — делать всё поэтапно. А уж потом либо принять поражение, либо получить хотя бы призрачную надежду.
Он жалел, что не был настойчивым и убедительным. Что не стал давить и постепенно приручать эту дикую пугливую девочку. У него бы получилось. С его-то обаянием и терпением.
Никита поглядывает на часы и ждёт. Немного нервно, как юноша, получивший разрешение на самое первое свидание в его жизни. Это будоражит. Внове. Остро, до глубоких порезов, из которых готов брызнуть свет его души.
Ива
Я не вышла их провожать. Притворилась спящей. Андрей заходил в мою комнату. Я специально не закрыла дверь. Он всё же прикоснулся ко мне. Провёл по щеке. Очертил скулу, осторожно убрал прядь волос. Что прикрывала часть лица. Не знаю, что он делал — не могла открыть глаза и подсмотреть. Иначе пришлось бы вставать и выходить. Наблюдать, как они уезжают — мой любимый мужчина и дети. Это выше моих сил.
— Я вернусь, Ива, — коснулся Андрей поцелуем уголка моих губ, и я почувствовала: ещё немного — и разревусь. Слёзы прорвутся сквозь ресницы. Но я удержалась на краю, а он ушёл. Уехал к женщине, которая была ему женой и которую он до беспамятства любил. Боюсь, я не выдержу сравнения. А он будет сравнивать — я уверена.
Я поднялась через час, когда пришла Зоя — сегодня её очередь готовить. Они с Петрой ревниво соревновались. Это немного веселило нас. Но сегодня в доме тихо. Не слышно Катиного голоса. Ираида и Идол тоже затаились. Справедливости ради, они и так старались не причинять неудобств, но сегодня мне бы хотелось хоть каких-то звуков. Хоть немножко движения. Неужели я когда-то любила тишину и одиночество?
В душе пустота. Будто кто-то взял и вынул сердце, оставив огромную дыру. Как бы она меня не засосала в себя. Не знаю, откуда берутся подобные мысли. Почему я отчаялась почти сразу?
Я будто почувствовала дыхание осени — грустной, с опадающими листьями, холодными дождями, когда по небу бродят тучи и хочется плакать. Совсем как в очень старой песне, которую любила моя бабушка: «Не потому что сердцу больно, а потому что есть оно».
Она переступила порог моего дома, как только ушла Зоя. Высокая, худая, похожая на высохшую мумию. У неё большая голова и волосы лежат неровными прядями. На губах — помада морковного цвета. Так странно два ярких мазка смотрятся на испещрённом морщинами лице.
— Здравствуй, милая, — пытается она улыбнуться, но у неё не получается. Это что-то болезненно-злое, как и её глаза — выцветшие до какого-то грязного цвета. То ли бурая зелень, то ли зелёная каресть.
Я для неё не «милая» — это чувствуется сразу. А то, что вслед за ней входят четыре мордоворота, говорит не о доброте её намерений.
— Я твоя бабушка, — выплёвывает она последнее слово так, словно оно заражено проказой, и ей противно произносить его. Точно так же, как и считать меня своей внучкой. — Я мать Сергея Кудрявцева, Ольга Антоновна.
Она садится на диванчик и закуривает, не спрашивая разрешения. Эта женщина чувствует себя как дома. Хозяйкой, что пришла выгнать надоевших ей постояльцев.
— Не дёргайся, — командует, выпуская струйку дыма, — поговорим. Будешь хорошей — всё у тебя будет замечательно. Не будешь… ну, ай-ай-ай.
Я даже знаю, зачем она здесь. Пустота внутри разрастается. Я радуюсь лишь одному: нет Андрея и детей. Как хорошо, что они уехали.
Во мне нет страха. Нервная дрожь есть, а страха настоящего нет. Если мне суждено умереть, то не сейчас. Отец устроил всё так, что его деньги могу получить только я. И не уверена, что они достанутся кому-то, если меня не станет.
— Ты нашла деньги, девочка? Вижу по лицу, что нашла. Не кажется ли тебе, что нужно отдать то, что тебе не принадлежит?
— А кому принадлежит? — мне и правда интересно. Ей? Этой женщине глубоко под восемьдесят или даже «за»? Зачем, если жизни осталось не так много? Или это просто болезненная тяга забрать, получить якобы несправедливо отнятое?
— Настоящей семье. У меня есть дочь и внук. А ты никто. Подзаборная девка, что даже фамилию нашу никогда не носила. Впрочем, как и твоя шлюшка-мать.
За мать почему-то становится обидно. Она была совсем девочкой. Кудрявцев явно был старше. И бросил её, когда сам так решил. Не спросил и не поинтересовался. Обо мне узнал много лет спустя. Но высказывать сейчас обиды смысла нет.
Дочь и внук. Репин, что ли? Тот, кто говорил, что ему не нужно никакое наследство. Что у него денег хватит на три жизни.
Улыбка касается моих губ. Прости, папа. Но мне не нужны твои деньги. Слишком уж с ними хлопотно. Я не буду за них бороться. Может, кому-то они нужнее.
— Что здесь происходит, Ива?
Идол. С неожиданными гостями я забыла о нём и об Ираиде.
Всё случается слишком быстро. Двое кидаются к нему. Несколько ударов — он и не сопротивляется, потому что не может, скорее всего, не умеет — и вот Жека лежит почти у моих ног. На затылке у него кровь.
Старуха смотрит безразлично. Дёргает головой. Её псы готовы служить. А где-то там — Ираида. Слабая и беспомощная.
— Не надо, — прошу я эту бабу с очередной сигаретой в зубах. — Зачем? Если вам так нужны эти деньги, просто заберите. Они мне не нужны.
— Не считай меня идиоткой. Сергей всегда был с фантазией и юмором к тому же. Уверена: обтяпал всё так, что без тебя ничего не получить. И деньги нужны всем, не так ли?
Она смотрит на меня с гадкой улыбкой, пускает дым. Знает всё обо мне. Копалась, ковырялась, собирала грязное бельё. А сейчас заявилась, чтобы качать права.
