К счастью, платье было достаточно широким, однако Габриэлевсе же понадобилось довольно много времени, чтобы надеть его. Каждое движениепричиняло такую боль, что перед глазами начинала плыть багрово-красная муть, изкоторой все явственнее проступало лицо Элоизы Харрисон. «При чем здесь мама?» —удивилась Габриэла. Ах да. Когда мать избивала ее, маленькой Габриэле было также трудно одеться утром, чтобы как ни в чем не бывало пойти в школу.
Как она вышла из комнаты и спустилась по лестнице — Габриэлане помнила. В памяти осталась только боль, вонзившаяся ей в низ живота подобнораскаленному куску железа, как только она сделала первый шаг к двери. Когдатуман перед глазами несколько рассеялся, Габриэла обнаружила, что стоит переддверью кабинета матери-настоятельницы и, упершись лбом в почерневший дуб,держится за живот. Она все же заставила себя выпрямиться, однако это стоило ейтакого напряжения сил, что, входя в кабинет, Габриэла чуть не потеряла сознаниеснова.
Не сразу она заметила, что рядом со столом настоятельницысидят на стульях два священника. Одного из них Габриэла узнала — это былпрестарелый отец О'Брайан, который исповедовал ее еще девочкой. Второй —высокий, с хмурым, аскетичным лицом, был ей не знаком.
Габриэла не знала, что это — специальный уполномоченныйархиепископа, который прибыл в приход Святого Стефана в связи с чрезвычайнымиобстоятельствами.
Увидев Габриэлу, матушка Григория сразу подумала, что с нейчто-то не так. Еще никогда в жизни Габриэла не выглядела хуже. Настоятельницепотребовалась вся ее выдержка, чтобы не вскочить с кресла и не броситься ксвоей воспитаннице.
— Это — святые отцы О'Брайан и Димеола, —представила она священников. — Они приехали, чтобы поговорить с вами,сестра Мирабелла.
Матушка Григория намеренно использовала новое послушническоеимя Габриэлы, чтобы та не принимала все происходящее на свой личный счет. «Делацерковные — это дела церковные» — вот что хотела она сказать Габриэле этимобращением. Впрочем, настоятельница не знала, поможет ли это. То, что онатолько что узнала от отца Димеолы, было столь ужасно, что старая настоятельницавпервые в жизни растерялась. Ей очень хотелось чем-то помочь Габриэле, но онане представляла, что здесь можно сделать. Похоже, бедняжке оставалось уповатьтолько на милость господню.
— Ну-с, как с вами быть, сестра, матушка Григория решитпозже, — сказал отец О'Брайан, и его лицо как-то затуманилось, но Габриэланичего не заметила. Она отчаянно сражалась с болью, комната перед глазамимедленно кружилась, и слова старого священника доходили до нее как сквозьтолстый слой ваты. Зато тиканье висевших на стене старинных часов с бронзовыммаятником казалось невероятно громким. Тик-так. Тик-так. Не-так, не-так… Какбудто кто-то забивал ей в голову гвозди.
— Мы пришли поговорить с вами насчет отцаКоннорса, — добавил старик О'Брайан и беспокойно оглянулся нанастоятельницу. Его тоже тревожила странная бледность Габриэлы.
«Значит, он все им рассказал, — с облегчением подумалаГабриэла. — Значит… Мы свободны».
— Он оставил для вас письмо, сестра Мирабелла, —вступил отец Димеола, хранивший до этого мрачное молчание. — В нем онподробно и весьма недвусмысленно излагает свое мнение по поводу ситуации, вкоторой оказался по вашей вине.
— Что? Что вы такое говорите?! Он сам этосказал?.. — Габриэла почувствовала, как пол у нее под ногами закачался, ипринуждена была схватиться за высокую спинку подвернувшегося ей под рукикресла. Она не сомневалась, что мрачный священник намеренно переврал слова Джо.Но спорить с ним Габриэла не собиралась. Часы тикали совершенно оглушительно,внутри у нее все рвалось и скручивалось от нечеловеческой боли, и единственное,чего она хотела, это поскорее покончить с разговором и вернуться к себе.
— Отец Коннорс не сказал этого прямо, но это вытекаетиз того, что он написал.
— Могу я взглянуть на письмо? — Габриэла с трудомоторвала одну руку от спинки кресла и протянула вперед. Пальцы ее дрожали,однако, несмотря на это, в этом жесте было столько достоинства и мужества, чтосвященники переглянулись между собой чуть ли не с восхищением.
— Сначала мы должны вам кое-что сказать, — ответилчопорный отец Димеола. — Кое-что важное — такое, с чем вам отныне придетсяжить. Вы обрекли отца Коннорса на вечные адские муки, сестра Мирабелла. Егодуша никогда не обретет спасения. После того, что он совершил… после того, чтовы вынудили его совершить, ему не будет прощения на небесах. И ваше главноенаказание будет заключаться в сознании того, что отец Коннорс погубил своюбессмертную душу по вашей вине.
Габриэла покачнулась. Смысл слов отца Димеолы еще не совсемдошел до нее, но она уже ненавидела его за неспособность прощать, за егобесчеловечность и замшелый средневековый фанатизм. Да, возможно, они с Джо быливиноваты, но милостивый Христос непременно простит их.
«Боже мой! — подумала она, и на мгновение перед нейснова возникли дыба, раскаленные щипцы и острые шипы на закопченной железнойрешетке. — Что они с ним сделали? Что такого они могли с ним сделать, чтоДжо не выдержал и наговорил им всякой чуши?»
И при мысли о тех страданиях, которые выпали на долю Джо,она почувствовала, что ненавидит отца Димеолу еще сильнее. И заодно отцаО'Брайана, отца Питера и всех, всех, всех, кто вынудил их скрывать свою любовьот множества любопытных глаз. Никто не давал им права преследовать и мучитьДжо, ее Джо!..
— Я хочу его видеть, — сказала Габриэла такимрешительным и твердым голосом, что сама удивилась. — Я хочу видеть Джонемедленно.
Она была намерена прекратить это издевательство и спастиДжо. Отныне никто не мог встать между ними и помешать им быть вместе. Никто иничто, думала она.
— Вы никогда больше его не увидите, — скрипучимголосом произнес отец Димеола, и Габриэла содрогнулась, но тотчас же снова взяласебя в руки.
— Вы не можете решать это за нас, — храброответила она. — Это наше с Джо… с отцом Коннорсом дело. Если ондействительно не хочет меня видеть, он должен сказать мне об этом сам.
— Отец Коннорс уже ничего никому не может сказать, дочьмоя, — печально промолвил отец О'Брайан, и по спине Габриэлы пробежалхолодок. Она замерла от ужаса, она почти догадалась…
— Он покончил с собой сегодня рано утром.Повесился, — жестко закончил отец Димеола. — И оставил вам этописьмо…
Он достал из кожаного бювара какой-то конверт и помахал им ввоздухе.
— Он… Я… — Габриэла никак не могла собраться с мыслями.Известие, которое сообщил ей отец Димеола, чуть не уничтожило ее мир и ее веру;Комната кружилась то быстро, то медленно, и Габриэле никак не удавалось пойматьписьмо хотя бы кончиками пальцев. Она все ловила и ловила его в воздухе, и ейбыло невдомек, что на самом деле она крепко держится обеими руками за спинкукресла.
