Она становилась сильней, ощущая жизненную силу, исходившую от ребенка, которого носила. Но мрачные мысли не покидали Нэнси. Тот голос прошлого, что много лет приказывал ей отомстить, отошел в даль ушедших годов, как забытое проклятие. Она теперь на собственной шкуре почувствовала: кто пострадал от зла, может забыть его, но кто совершил зло, не забудет о нем никогда. Теперь она знала: нельзя отомстить за преступление, совершив еще одно злодеяние.
Ребенок повернулся, и Нэнси поняла – это добрый знак. Она приложила руку к животу и тихонько произнесла:
– Здравствуй, малыш. Теперь нам придется засучить рукава, и мне, и тебе, чтобы вместе построить будущее. Согласен?
Ребенок оставался неподвижен, и Нэнси улыбнулась. Когда-нибудь и ему придется выбирать между добром и злом. Пусть он не повторит ее ошибку, пусть не считает себя центром мироздания, пусть узнает, что в прощении заключено утешение.
Она встала с постели, подошла к старинному комоду и достала из нижнего ящика картонную коробку, немного пожелтевшую с годами. Она положила коробку на кровать и открыла ее. Там оказалась аккуратно сложенная вуаль для первого причастия. На белизне ткани резко выделялось бурое кровавое пятно. Нэнси взяла вуаль и сошла вниз в гостиную, где пылал камин. Она опустилась у огня на колени, поцеловала вуаль и бросила ее в камин.
– Прощай, папа! – прошептала Нэнси. Она рассталась со своей реликвией, но тревога не покинула Нэнси. Языки пламени охватили вуаль, и легкий пепел поднялся вверх по каминной трубе.
Она снова увидела перед собой лицо Шона, которого убила, подчинившись внутреннему безумию. Жестокий обычай заставил ее нажать на курок. И она убила любимого человека, хотя знала – смерть Шона ничего не изменит. Она убила свою мечту, свою любовь, свое счастье.
Чья-то рука осторожно опустилась на плечо Нэнси.
– Тебе понадобится все твое мужество, чтобы вернуться к жизни, – произнес Фрэнк Лателла.
Нэнси положила ладонь на руку старика.
– А еще мне понадобится ваша помощь, сэр, – благодарно произнесла она.
Фрэнк неопределенно взмахнул рукой и как-то по-детски улыбнулся. Он сел в свое кресло и жестом предложил Нэнси разместиться на диванчике напротив.
– Тебе надо выздороветь, – сказал он так, словно речь шла о тяжелой болезни.
Вошла служанка с подносом. Она принесла кофе. Дорис осталась на Сицилии, а Сандра с годами стала все больше сдавать. Поэтому пришлось взять в дом Анджелину, которая жила здесь постоянно. Спала она в комнатке над гаражом. Анджелина, крепкая, здоровая девушка, была трудолюбива, улыбчива и неболтлива. Она прекрасно чувствовала, когда следует исчезнуть. Вот и сейчас служанка оставила Фрэнка и Нэнси наедине.
– Еще раз спасибо за все, – сказала Нэнси, протягивая Лателле чашечку.
Он пил очень крепкий, горький кофе, добавляя лишь капельку сливок.
– Может, тебе стоит отправиться в путешествие? – спросил старик. – Почувствуешь себя лучше.
– Я не смогу уехать, а мысли оставить дома, – возразила Нэнси.
– Никто не поможет тебе, Нэнси, – произнес Фрэнк. – Пути назад нет. Такие раны ничем не лечатся. Ты можешь рассчитывать только на собственные силы.
Он говорил правду, ничего не приукрашивая. С помощью своей мощной организации Фрэнк сделал так, что от преступления Нэнси даже и следа не осталось. Так же поступил он когда-то и с Тони Кроче. Но он был не в силах освободить ее от душевных терзаний, он не мог заставить замолчать голос совести. Фрэнк Лателла контролировал суд и полицию. Уголовного дела против Нэнси не возбуждали. Но он не мог победить то чувство вины, что парализовало душу Нэнси.
Они медленно пили кофе. Фрэнк поставил чашечку на стол и улыбнулся. Он по собственному опыту знал – раскаяние основывается не столько на сожалении о совершенном преступлении, сколько на страхе, что преступление может породить зло. Но с Нэнси все обстояло иначе – ей угрожал только суд собственной совести.
– Как-нибудь надо будет нам поговорить о тебе, о твоем будущем, – мягко произнес Фрэнк, бросив взгляд на округлившийся живот Нэнси.
При мысли о ребенке черты Нэнси смягчились.
– Сейчас неподходящий момент для рождения, – сказала она.
– Почему? – удивился Фрэнк.
– Насилие. Зло. Вендетта, – ответила Нэнси.
– Если бы люди ждали подходящего момента для рождения, род человеческий давно бы вымер. Поверь мне, девочка, для рождения ребенка подходит любой момент.
Спокойный оптимизм старика вселил в Нэнси уверенность. Только с Фрэнком и с Хосе Висенте Нэнси забывала о своей вине. Ей стало немного легче.
– Так давайте поговорим обо мне, о моем ребенке и о нашем будущем! – с улыбкой предложила она.
– Что ты собираешься делать?
– Вернусь в университет, постараюсь наверстать упущенное. До рождения ребенка буду учиться. Хочу стать адвокатом. Хочу добиться успеха.
– Твой первый клиент сидит перед тобой, – заверил ее Фрэнк. – Юрист в семье очень нужен. Мне так хотелось, чтобы им стал Неарко, – с горечью добавил старик. – Но не получилось… Но ведь и ты мне – как дочь…
– Благодарю вас, сэр, – покраснев, ответила Нэнси.
– Я тебя считаю дочерью, а ты все время называешь меня «сэр».
– Мне нужно время, чтобы привыкнуть, Фрэнк.
– Так-то лучше. А какие у тебя планы насчет ребенка?
– Я хочу дать ему отца, – твердо произнесла Нэнси. – Думаю, ребенку нужны оба родителя. Шона нет, но ведь малыш этого не знает.
– Нэнси, ты меня удивляешь! Уж не хочешь ли ты сказать, что собираешься замуж?
– Не сейчас, Фрэнк. Когда родится малыш.
– У тебя кто-то есть на примете?
– Самый лучший в мире человек.
– Я его знаю?
– Хосе Висенте Доминичи.
– А он согласен?
– Он пока не в курсе. – Лателла понял, что Нэнси просит у него совета.
– Хосе – человек верный и сильный, – сказал Фрэнк. – И он любит тебя. – Нэнси склонилась к руке старика и поцеловала ее.
Она получила одобрение, которое ей было необходимо. Свирепый коршун, круживший над темным, недобрым лесом, больше не внушал ей страх. Теплое гнездо, где прятался малыш, теперь надежно защищено. После стольких сомнений Нэнси наконец-то обрела уверенность.
– Ты, наверное, прав, Фрэнк, – заключила она. – Для рождения ребенка подходит любой момент.
Глава 2
Чарли Имперанте раздавил носком ботинка окурок и бросился навстречу Альберту. Но в нескольких метрах Имперанте остановился: он был растроган до слез. Чарли знал Альберта с рождения, носил на руках младенцем, утешал во всех детских обидах, помогал юноше справиться с обрушившимся на него несчастьем. А теперь Альберт шел сам, шел собственными ногами.
