— Прости, Ульв. Тут я бессильна.
Он повернулся туда, где еще мгновение назад стояла фюльгья — ее и след простыл. Осталась только легкая изморозь на траве. А волк приближался, не шевеля при этом ни единого дерева, не сминая ни единой травинки. Скоро его угнетающе огромная фигура полностью показалась из леса. Ингольв замер, подняв голову и пытаясь понять, что сейчас его ждет. «Выживешь?», — но как это возможно, если у него даже оружия с собой нет.
— Я пришел сюда не для того, чтобы убить, — проникнув, показалось, в самое нутро, произнес Фенрир. — Но ты умрешь от того, что будет дальше, если не примешь меня.
— Если я не хочу принимать в себя чудовище?
Волк резко выдохнул, будто фыркнул, и из его ноздрей исторглись потоки пара. Глаза стали еще ярче.
— Я так же, как и ты не выбирал, кем родиться. Но родился таким от союза бога и великанши. И я не большее чудовище, чем любой из людей, кто умеет сражаться и убивать.
Ингольв все же отступил на шаг, чтобы разглядеть его лучше. Шею уже ломило, и стучала кровь в висках. Фенрир смотрел с ожиданием и спокойствием. И лишь в некоторых чертах его вытянутой морды можно было угадать того волка, что еще недавно приходил ему в образе второго фюльгьи.
— Что будет, если я приму?
— Ты будешь силен, как никогда. Ты станешь опасен для любого своего врага, каким бы огромным войском он ни обладал. Ты будешь жить дольше обычного.
— И что же? Никакой платы?
Короткий вздох, как ответ на вопрос неразумного ребенка.
— За все есть плата. О своей ты узнаешь со временем.
Ингольв опустил голову, раздумывая. А разве он уже не согласился на это, когда выслушивал Рунвид? Не смирился внутренне с тем, что его покровителем станет чудовищный волк? Смирился и принял. И здесь у него выхода тоже не было. Впустить или умереть.
Давать ответ не понадобилось. Упругим зверем чернота ночи ринулась в тело и, едва не разорвав его на части, свернулась клубком где-то под сердцем. Ингольв обнаружил себя скорчившимся на земле уже в тот миг, когда Фенрир снова отступил в тень леса.
— Иди в храм. Там твое испытание.
Едва совладав с трясущимися, как у немощного старца, ногами, он встал и побрел через поляну внутрь, словно по чьей-то чужой воле. В храме оказалось на редкость сумрачно и холодно. Горело всего-то несколько масляных ламп, что были расставлены на скамьях. Фигуры богов поглощал мрак, и золото, которым они были украшены, почти не блестело, словно покрытое налетом.
У алтаря стояла девушка, с головы до ног сокрытая темным струящимся плащом. Но в груди защемило от узнавания: это Асвейг. По одному наклону головы и чуть вздернутым в напряжении плечам он мог узнать ее в какой угодно толпе.
Ингольв подошел и провел ладонью по ее спине. Как можно теперь отказаться от связи с ней? Когда та так плотно вплелась в саму его жизнь. Проросла корнями. Девушка обернулась, и всего на один короткий миг показалось, словно одна половина ее лица зияет истлевшей кожей. Но это оказалась всего лишь злая игра теней. Асвейг была все та же и смотрела на него все с тем же ожиданием.
— Ты прекрасна, — прошептал Ингольв. — Я так долго этого не замечал.
Ее брови изломились, а взгляд уперся в пол. Словно она обо всем заранее сожалела. Ингольв склонился и прижался губами к ее губам. Что бы ни было дальше, он не хотел себе в этом отказывать. Девушка ответила и не воспротивилась даже, когда он скользнул руками под ее плащ, обнимая. На удивление, под ним она оказалась совсем без одежды. И от этого пьяная волна, ударившая в голову, смела на своем пути последние остатки разума. Скупой свет ламп золотом струился по волосам девушки, таким же длинным, какими они были до того, как она стала его рабыней. Почти невесомые ладони легли на его плечи, спустились по груди, развязывая ворот. И ниже, ослабляя тесемку штанов. Поцелуй стал напористее и жарче, но не по воле Ингольва: он-то как раз не хотел никуда торопиться. Легкий толчок — и он со всего размаху сел на удачно подвернувшуюся скамью, а девушка опустилась сверху. Ее горячие бедра прижались к обнаженной плоти, заставляя ту мгновенно налиться силой.
— Что ты делаешь?.. — только и сумел он прошептать, ощущая запах ее желания.
— Я хочу, чтобы ты узнал.
Асвейг скинула плащ — и тот упал, обратившись на полу сгустком темноты. Уже не способный понять, что не так, Ингольв прижал к себе девушку крепче, лаская руками ее спину и чуть угловатые плечи, такие гладкие и теплые. Она целовала его, не давая продыху, дразня языком и слегка покусывая губы. Затем приподнялась, скользнув соблазнительно заострившейся грудью по подставленным ладоням, и опустилась вновь, принимая в себя до самого конца.
Ингольв выдохнул сквозь зубы, когда ноготки девушки вцепились в его бока. Она откинула голову, приглашая прижаться губами к шее и двигаясь медленно, так, что можно было сполна ощутить всю ее. И он наслаждался ею каждый миг единения.
— Прости меня, — почти неслышно выдохнула Асвейг. — Но так тебе будет легче. Ты будешь в безопасности, когда я уйду.
Волна удовольствия, пронзившего тело, затопила ее слова шумом в ушах и бешеным стуком сердца. Девушка замерла в его руках, покрытая прохладной испариной. Мокрые завитки волос прилипли к ее вискам, а искусанные и нацелованные губы едва шевелились, будто она до сих пор что-то говорила. Излившись, Ингольв почувствовал себя до странности опустошенным. Он попытался удержать Асвейг, но та встала, проведя ладонью вдоль грудины к животу. Сжала кулак и, отступив — дернула невидимую нить.
Словно вынула все внутренности и бросила к ногам. Не зря Рунвид говорила, что из него будто бы выдерут хребет. Уму непостижимая боль сковала все тело с головы до пят. Дыхание застряло в окаменевших легких. Ингольв последнем порыве попытался поймать девушку, но та ускользнула, оставив на ладонях лишь призрачное ощущение мягкости своей кожи. Больше он не смог пошевелить и пальцем, глотая воздух быстро, мелкими вздохами. Расплылся храм вокруг, а фигуры богов и вовсе потонули в темноте. Лишь проступили из ее глубины два желтых глаза, заливая душу холодом и тем унимая страшную муку потери любимой женщины.
Распластавшись на шершавой лавке, Ингольв проводил ее взглядом не в силах ничем помешать. Она виток за витком вынимала из него жизнь и себя. И что из этого было хуже, он не понимал.
В доме все еще пахло тем проклятым зельем. Казалось, тот запах впитался в кожу, и теперь его не вымыть никогда в жизни. Мерное побрякивание, словно кто-то что-то помешивал в глиняной посудине, вцепилось в уши, невероятно раздражая. Ингольв вздохнул и открыл глаза, покачнулся, едва не свалившись с лавки. Тело, будто бы высушенное, как старая ветка, отозвалось ломотой, которая впивалась в затылок.
Стук прекратился, раздались шаги, и Лейви встал рядом, пристально его оглядывая.
— Живой. Проклятье, в какой-то миг я поверил уже, что ты не выкарабкаешься. Никогда не слышал, чтобы так орали.
