Васе от такого нахальства стало не по себе. Мало того, что Абеба упустил бутылку, так еще и называет его, белого человека, русского, – недопеченным.
Абеба продолжал:
– Эфиопия уже существовала во времена Древнего Египта. Ее ни разу никто не завоевывал, понял ты? У нас монгольского ига не было, как у некоторых.
Вася готов был наброситься на Абебу, но ждал одного: когда Абеба назовет его козлом. Просто так морду бить он не мог.
– Мы уже читали и писали, когда вас, русских, еще и в проекте не было, когда твои предки с дубинами за мамонтами бегали.
– Чего ж вы такие бедные? – оскалил желтые, давно не чищенные зубы Василий. – Чего ж ты тогда Пушкиным прикидываешься, а не каким-нибудь вашим поэтом?
– Потому что Пушкин эфиопом был, – добавил убийственный аргумент Абеба, – русские такими умными не бывают.
– Козел ты черномазый! – не дождавшись оскорбления в свой адрес, спровоцировал конфликт Василий и на всякий случай сжал в руке ботинок, чтобы было чем защищаться.
Абеба тяжело вздохнул, поняв, что бить Василия у него не поднимется рука. Одно дело – обзывать, ругаться, а другое дело – поднять руку на человека, приютившего тебя в трудную годину.
– Плохо ты историю знаешь, – сказал Абеба, – или ее у вас плохо в школе преподают.
В снисходительном тоне бомж Вася почувствовал превосходство и сразу нашел этому объяснение.
«Небось дружок ему деньжат сегодня подкинет. Если не загуляет Абеба, то можно будет сегодня с ним выпить.»
– Извини, друг, – после мучительных раздумий сказал Василий, протягивая руку эфиопу, – извини, что черномазым тебя называл, ты не виноват. Ты – почти белый. Но вот с тем, что эфиопы древнее русских, я никогда не соглашусь. Русские – самый древний народ в мире.
Когда Василий произносил эти слова, когда ветер трепал его седую бороду, он окончательно сделался похож на Льва Николаевича Толстого, хоть в кино снимай. Будто покойный граф встал из могилы, приехал в Москву и, забыв исчезнуть с третьими петухами, сел на набережной постирать носки и поспорить о древности русского народа с Александром Сергеевичем.
– Мир, дружба, – напыщенно произнес Вася, пожимая руку Абебе.
В глазах читалась одна просьба: не забыть о русском друге, когда появятся деньги.
– Хочешь, я бутылку поймаю? – сочувственно предложил эфиоп.
– Нет, не надо, вода холодная. Вы, африканцы, к холоду не привыкшие.
Бомжи собрали нехитрые пожитки и побрели вдоль парапета, высматривая на тротуаре бычок подлиннее.
– Раньше лучше было, – говорил Василий, – наши, отечественные, сигареты сами по себе не тлели. Бросит человек бычок, он и погас. Во-первых, пожара не случится, а во-вторых, докурить можно. А эти, американские, одно расстройство, до фильтра сгорают.
– Они селитрой табак пропитывают, – с видом знатока сообщил Абеба.
Наконец удалось отыскать два довольно больших бычка, которые не сотлели лишь потому, что их загасили о парапет. Фильтры были перепачканы губной помадой.
– Словно бабу целуешь, – блаженно прикрыв глаза и выпуская дым колечками, сообщил Василий.
– Баба бабе рознь, – сообщил Абеба. – Кто знает, до меня бычок курила молодая телка или старая корова?
– Молодая, – расчувствовался Василий. – Ты, Абеба, когда последний раз с бабой спал?
– Сегодня во сне, – ответил эфиоп.
– А мне даже не снятся, – глухо сообщил Васька. – Белая она у тебя была или черная?
– Шоколадная. Белая женщина интересна лишь вначале, пока в новинку. Свою иметь – оно всегда лучше.
– А вот мне, когда молодой был, всегда хотелось негритянку Трахнуть. Но тогда в Советском Союзе одни мужики-негры попадались.
Бычки докурили до самых фильтров, и на губах бомжей осталось немного помады.
– Пойдем, я знаю, где харчи достать можно, – Василий хлопнул Абебу по плечу и подмигнул.
Друзья по несчастью обошли девятиэтажный довоенный дом и оказались у сетчатой ограды, укрывавшей короб вытяжного вентилятора. Воздуховод сквозь стену уходил в гастроном, рядом с сеткой стояла стопка ящиков – картонных, деревянных, с пестрыми надписями. Бомжи быстро перебрали их, наковыряв раздавленных и приклеившихся к стенкам фруктов. Набралось три с половиной помидора, с десяток слив и даже одна наполовину сгнившая груша.
– Фрукты, они, конечно, не мясо, но, наверное, ты в своих джунглях только ими и питался?
Абеба понял, что Васе бессмысленно что-либо объяснять про реальную эфиопскую жизнь.
«Для Васи все, что в Африке, – это джунгли, обезьяны и негры.»
– Да, привык, – решил поддержать приятеля Абеба.
– А бабы у вас как, с голыми сиськами ходят и только зад повязками прикрывают?
– Ходят, – соврал Абеба.
– Хорошо у вас… А главное, зимы не бывает. Если бы не зима, все люди бомжами бы заделались.
– Заделались бы, – соглашался Абеба. Василий тут же сделал собственный вывод:
– Вот почему вы, негры, так плохо живете: все у вас бомжи, никто работать не хочет. Я вот, сколько живу, ни разу не видел, чтобы негр на заводе работал.
Аргумент был убийственный, и Абеба понял, если он еще с часок поговорит с Васей, то ссоры опять не миновать. Не станешь же сдерживать себя каждую секунду!
– Пойду я, – сказал эфиоп.
– К вечеру тебя ждать? – с надеждой в голосе поинтересовался Василий.
– Думаю, что к ночи приду. Мне еще один приятель, инвалид, деньжат подкинет, погудим, – и тут же Абеба не удержался, чтобы не подколоть Василия:
– Девочку тебе привести?
– Лучше бутылку. А еще лучше – бутылку и девочку.
Абеба отошел совсем недалеко, лишь только бы потерять из виду Василия. А затем залез в кусты, где, как знал, стоит парковая лавка. Днем она всегда была свободна, а по вечерам на ней сидели компании подростков. Вся земля вокруг лавки была усыпана пивными пробками и короткими, даже не сделаешь затяжки, окурками. Отсюда, с лавки, виднелось электронное табло часов, укрепленных на торце заводского корпуса.
Абеба смахнул с лавки грязь и песок, принесенные рэперскими подошвами, улегся на скамейку, прикрыл глаза и стал вспоминать родину, казавшуюся нереально далекой как в пространстве, так и во времени. Иногда он уже начинал забывать, как что выглядело. Хуже всего вспоминались эфиопские женщины, вместо них почему-то всплывали странные образы, навеянные фантазией Василия: негритянки в набедренных повязках с голыми сиськами.
"Надо будет найти себе женщину”, – с тоской подумал Абеба.
И понял, что сейчас ему уже все равно, какого цвета будет женская кожа. Для него нет разницы: эфиопка, негритянка, белая. Сам он перестал быть прежним Абебой, он уже не африканец и не русский – получилась странная смесь.
