Встревоженный голубь вспорхнул с балки и, поднимая крыльями вековую пыль, пролетел между бомжами. Вася, охая, крякая, добрался до лесенки, подставленной к слуховому окну, вскарабкался, посмотрел на утренний город.
– Эх, Абеба, как только подумаю, сколько в этом городе припасено пива, вина, водки, сразу мысли в голове начинают вертеться, как бы получить от этого количества хоть маленькую толику. Жить хочется, когда об этом думаю.
Вася, произнося прочувствованную речь, расстегнул штаны и принялся мочиться, стараясь попасть струей в оцинкованный дождевой желоб. Он проследил взглядом за тем, как жидкость стекла в водосточную трубу, и глубокомысленно изрек:
– Вот так и жизнь наша проходит, Абеба!
– Ты говоришь так каждое утро.
– Так с каждым утром и день жизни уходит. Абеба тем временем мочился в другое слуховое окно. Вася приютил эфиопа на чердаке аварийного дома в тот момент, когда эфиоп бежал от галичан. По своей природе Бася обладал скверным характером, он не хотел ни с кем делить свое убежище, но случай с Абебой был исключительным. Вася почувствовал себя кем-то вроде американского президента, подписывающего бумаги на предоставление политического убежища пострадавшему от тоталитарного режима зарубежному диссиденту, чудом вырвавшемуся из лап диктатуры. Еще Васино самолюбие грело то, что Абеба – бомж особый. Мало того, что иностранец, так еще вылитый Пушкин.
– Голубей сегодня половим?
– Жалко божьих птичек жрать, – вздохнул Абеба.
– Что ж сделаешь, если кушать хочется.
– Может, рыбы сегодня поймаем?
– Ага! А на что ты ее ловить станешь? Перловку-то мы всю уже сварили.
Растрепанные, заспанные, немытые бомжи спускались по старой, скрипучей, деревянной лестнице, которая в любой момент могла обвалиться. Абеба нес в руках потертый, старорежимный саквояж, в таком раньше акушеры носили инструменты. Улицу только-только позолотило утреннее солнце. Васе хотелось петь. Но он знал одно золотое правило: там, где живешь, не рисуйся, тебя не должно быть ни видно, ни слышно.
Когда Василий шел один, он просто был колоритным седым мужиком. А вот когда рядом с ним шел Абеба, как две капли воды похожий на Пушкина, то и Васька тут же приобретал литературную окраску. Седые волосы, борода, высокий лоб с залысинами в сочетании с типично русским лицом приводили на память графа Льва Николаевича Толстого в те годы, когда он на старости лет сам взялся пахать поле и тачать скверные сапоги.
Бомжи спустились к Москве-реке и уселись на гранитных ступеньках, уходящих в воду. В саквояже нашелся небольшой кусок хозяйственного мыла, украденный из вокзального туалета, старый, с растрескавшейся деревянной ручкой, до половины стершийся помазок и одноразовый станок для бритья, подобранный на помойке.
Абеба макнул помазок в реку и принялся тереть его о кусок мыла.
– Дураки те, кто кремами для бритья пользуются, – говорил при этом Эфиоп, – хозяйственное мыло – оно бактерии убивает, поэтому и одеколона после бритья не требуется.
– Да, – согласился Вася, – одеколон на спирту, лучше выпить.
Абеба смолчал, хотя не совсем это имел в виду. Эфиоп, заглядывая в осколок зеркала, принялся наносить пену на щеки и подбородок, старательно обходя черные, курчавые бакенбарды.
Василий в это время тем самым куском хозяйственного мыла тер грязные носки, разложив на гранитной ступеньке.
– Да, хозяйственное мыло – это вещь. Никакой тебе “Сейфгард” не докажет.
Свернув намыленные носки в валик, Вася принялся бить по ним каблуком ботинка. Грязные мыльные брызги летели во все стороны.
– Ты чего это сегодня решил марафет навести? Деньгу, что ли, зашибать пойдешь?
– Встреча у меня.
– Свидание? – хохотнул Вася.
– Нет, с другом встречаюсь, вместе с ним в тюрьме сидели, – важно добавил Абеба.
Вася не мог похвастаться таким красочным эпизодом , из своей биографии.
– А-а, – протянул он.
– Большой человек теперь мой друг, – важно сказал Абеба, правой рукой оттягивая кожу, а левой медленно водя тупым лезвием.
– И мы с тобой, Абеба, люди не последние. Вася прополоскал носки в реке, отжал, сперва просто перекрутив, затем завернул в газету и посидел на них. Влажные носки надел на ноги и пошевелил большим пальцем, вылезшим из дырки.
Мимо по реке лениво проплывала бутылка, из воды торчало лишь зеленое горлышко, криво заткнутое пластиковой пробкой.
– Импортная или наша? – близоруко прищурился бомж Вася.
– Вроде ваша, – ответил эфиоп. Слово “ваша” неприятно резануло слух Василия. Он не любил, когда Абеба подчеркивал свое иностранное происхождение.
– Выловить надо и сдать. Одна бутылочка, вторая, третья.., смотришь – и на пиво насобирали.
– Вода холодная, – спокойно ответил Абеба, любуясь отражением в осколке зеркала, и добавил:
– Сплавай за бутылкой, Вася.
– Эфиоп твою мать! – разозлился бомж. – Для него, Нигера, понимаешь ли, вода холодная, а для меня, значит, теплая? Ты, конечно, в Африке своей к теплой водичке привык, папуас долбаный, а я, между прочим, белый человек! – злясь оттого, что бутылка уплывает все дальше и дальше, кричал Василий на пустынной набережной. – Негритос ты вонючий!
На слово “негр” Абеба никогда не обижался, потому что, в отличие от многих русских, знал абсолютно точно: эфиопы к неграм не относятся. Двойник Александра Сергеевича Пушкина тщательно прополоскал помазок в зеленоватой речной воде.
– Вы там, в своих джунглях, по пальмам лазаете, уроды хвостатые, за кокосами и за бананами, а как в речку нырнуть, бутылку достать, так тебе гордость не позволяет! Конечно, ты в своем племени самый сообразительный, первым догадался с пальмы слезть. Небось половина твоих родственников еще до сих пор на деревьях сидит!
Бутылка, покачиваясь на речной ряби, медленно скрылась за поворотом гранитного парапета.
– Обезьяна неграмотная! – в сердцах выпалил Василий. – Небось не в джунглях своих ходишь, а к нам, в Россию, в цивилизацию приехал! Ты паразитируешь, черномазый, на великой русской культуре! Лучше подумай, чем после юбилея Пушкина жить станешь, Гоголя из тебя не получится!
Пока Василий говорил о неграх, эфиоп Абеба пропускал замечания мимо ушей, так как сам считал чернокожих африканцев существами низшего порядка по отношению к эфиопам. Но, когда ему пришлось услышать о том, что русская культура древнее эфиопской, с Абебой случился приступ смеха.
– Ты чего, вольтанулся, что ли? – озабоченно поинтересовался Вася.
– Ой, не могу! – хохотал Абеба. Он хоть и был бомжом, но имел неоконченное высшее образование, которое недополучил в бывшем Советском Союзе. – Во-первых, Вася, запомни, что эфиоп и негр – это две большие разницы. Бог, когда делал человека из глины, слепил первую фигурку и слишком слабо обжег ее в печи. Так получился белый человек, недопеченный. Затем слепил вторую и передержал ее в огне, получилась головешка – негр. А вот потом он уже сделал правильную фигурку, обжигал ее ровно столько, сколько следует. И получился у него эфиоп.
