– Очень редко такие, как ты, встречаются, – сказала Марина. – Потрясающее тело, готовый шедевр. Надо лишь не испортить куриной лапой.
– Давай попробуем, мне самой интересно, – решилась Оля. – Спасибо за комплимент.
– Это правда!
– Но только с тобой, – продолжала Оля. – Стоять обнажённой перед всем вашим курсом, к такому экстриму я не готова.
– Да мы ещё до этого не дошли. Я для себя, потренироваться. И вообще я тебя оставлю в тайне. Если найду клад, тоже не буду всем раздавать.
– Но я не умею позировать, сразу говорю.
– Не волнуйся, я поставлю, как придумала, а ты будешь застывать. Надолго, но можно размяться, подвигаться, если устанешь. И обратно в позу.
Они договорились на вечернюю половину субботы. Ехать к Марине в училище, искать свободный кабинет Оля отказалась: полдня уйдёт на одну дорогу, два часа туда, два обратно. Зато Марина согласилась поработать у Оли дома – в той самой комнате, где ночевала с братом после Ксюшиного дня рождения. Как раз один товарищ получил права, он довезёт.
Марина привезла десять готовых рисунков Оли, сделанных по памяти и воображению. Пока девушки работали в большой комнате, Андрей, восхищаясь талантом художницы, сканировал листы, затем играл на гитаре, и беспризорные гости бродили между кабинетом, где слушали музыку, и кухней, где сами вели разговоры и заваривали чай. Гостей собралось много, как давно уже не было: кого-то звали, кто-то явился сам. Безбородый, похожий на школьника Слава Брындин вновь с Александрой, непривычно коротко подстриженной; лёгкая, длинноногая, смешливая бегунья Настя, подруга Олиных детских лет; Жека из погрузочной бригады, ростом превосходящий даже братьев Шумиловых; вернувшийся из Ярославля Артём; а вскоре после того, как Андрей вышел на кухню, прибавился новый человек: Дима, доставивший сюда Марину. Молодой, слегка небритый, в очках с серебристой оправой, он сам напоминал художника, ещё не вкусившего богемной жизни. Дима выгрузил на стол коробки с пиццей, и Настя поставила её в духовку. Когда Оля с Мариной закончили труд, на кухне стало чересчур тесно, и все переместились в большую комнату.
– Как успехи? – спросил Андрей.
– Хорошо. Но я всё-таки нетерпеливая, – ответила Марина, ничуть не смущённая таким количеством едва знакомых взрослых людей. – Положено двенадцать часов на один рисунок, а мы за пять часов – два. Но Ольга просто супер! – добавила она. – За всё время не шелохнулась. Точно не устала?
– Нет, нет, – сказала Оля, – могла бы ещё. Я про себя песни пела, повторяла задания для курсов…
– Можно показать, что получилось?
– Конечно, – разрешила Оля.
Работы были встречены восторгом, Андрей вместо туша сыграл на гитаре мексиканский гимн, Марина покраснела от удовольствия. Один из рисунков, где она, вполоборота со спины, подняв руки и чуть запрокинув лицо, будто кружилась под медленную музыку, Оля через несколько дней напечатала в фотоателье и оформила в рамку с паспарту, а Андрей повесил на стену в большой комнате. Он хотел в спальне, чтобы видеть на ночь и с утра, но Оля сказала, что там бывают ученики, они будут спрашивать, отвлекаться. Там более уместно что-нибудь нейтральное, а на ночь тебе достаточно оригинала.
3
– Художникам позируешь, давай наконец и мне, – сказал в тот вечер Артём. Оля согласилась и с трудом, но всё же вытянула в фотостудию Андрея.
– Больше отговорок нет. Даже кровный враг назовёт тебя каким угодно, но не толстым. Смотри, какие скулы рельефные, – для полной убедительности Оля провела по ним губами, – прямо что-то латиноамериканское. И вообще ты очень красивый.
– Откровенная, явная и неприкрытая лесть. Я русский мужик, возможно с лёгким татарским уклоном.
– Ну, Андрей… Вот представь, выпустишь диск. Обложка нужна? Будешь выступать, на афиши фотография нужна? Пожалуйста, ради меня… Вот и молодец!
Студия располагалась в квартире на верхнем этаже старого, с высоченными потолками, дома. Владел ею, на паях с двумя другими мастерами, сам Артём. Поздно вечером, когда Оля с Андреем приехали на место, он встретил их и проводил в гримёрку, затем в большой зал. Гости с любопытством разглядывали длинное помещение, световые приборы на штативах, солидные и как будто одушевлённые на вид. Чтобы познакомиться ближе, в распоряжении была целая ночь. Начали с Андрея, играющего на гитаре, и с ним пришлось повозиться. «Ты же миллион раз выходил на сцену, – со смехом внушала Оля. – И там не зажимался, не позировал, тебе вообще было до лампочки, как выглядишь. Вот и здесь давай так же». Дело сдвинулось, когда она села на диван у противоположной стены, изображая публику. Андрей постепенно раскрепостился и всё меньше обращал внимание на вспышки импульсного света, на мельтешение Артёма, который после каждой серии кадров двигал источники, что-то поправлял, бормоча под нос, и без конца экспериментировал. В свитере стало жарко, Андрей сменил его на клетчатую рубашку и, пока он переодевался, Артём пролистал на дисплее фотоаппарата получившиеся снимки. Как ни удивительно, они понравились. Очень кстати был и почти чёрный фон, и боковой свет, при котором половина лица резко выступала из тени, и контуры теневой стороны, выхваченные из темноты контровым лучом. Всё это придавало Андрею неожиданно загадочный вид, по-своему романтичный, но без малейшей слащавости, которой он боялся больше всего. Особенно поработал Артём над гитарой: она была то вся освещена, то угадывалась по янтарному блику на полированной деке; где-то узким световым пучком маэстро подчеркнул гриф с блестящими порожками или сделал акцент на левой руке, выразительно смазанной в движении. Андрей воодушевился, и следующие заходы – в рубашке и футболке с черепом и костями – уже не казались ему пыткой.
– Это живые снимки с концерта, – сказала Оля, увидев результат. – Круто, потрясающе! – и, поцеловав Артёма в щёку, ушла в гримёрку варить кофе.
Андрей фотографировался на светлом фоне вместе с Олей, надевшей короткое летнее платье, и всё-таки пытался спрятаться за ней. Но и так вышло неплохо. Затем тщательно побрился и сделал парадные кадры в смокинге с бабочкой, а дальше превратился в ассистента. Он быстро запомнил все приборы, где рефлектор, где октобокс, и переставлял их по указаниям мастера, но тонкую доводку – сдвинуть на миллиметр, повернуть на долю градуса – Артём до последнего делал сам. Оля сменила платье, сама поиграла на гитаре, потом оделась в шорты с майкой и не меньше ста раз подпрыгнула по сигналу Артёма, ловившего её в кадр. Взлетала она высоко, приземлялась так мягко и бесшумно, что если этажом ниже кто-то жил, он вряд ли видел во сне скачущий табун. Потом Оля осталась вовсе без одежды, а Артём свернул бумажный фон, открыв неотделанную кирпичную стену, и вместе с Андреем притащил из соседнего зала несколько фанерных кубов и каких-то абстрактных фигур. «Выдержат, не бойся, – заверил он, нажав ладонью на самую большую. – Занозу не посадишь, всё отполировано».
Готовые фотографии он небольшими партиями слал через интернет. Самые удачные показал коллегам в своём архитектурном бюро, туда по делу заглянул один скульптор, тоже поглядел, и вечером Артём говорил Оле по телефону:
