В один из январских дней, почти лишенных солнца, мадемуазель де Баржак сидела в гостиной замка с сестрой Маглоар и кавалером де Моньяком. Хотя в массивном камине сгорал почти целый ствол дерева, в слишком просторной комнате ощущался леденящий холод. Оконные занавеси, совершенно раскрытые, чтобы впустить побольше света, давали возможность видеть низкое серое небо, тучи странных очертаний, которые тяжело тянулись по склонам гор, и обнаженные старые деревья, уродливые остовы леса. Сильный ветер завывал вокруг замка, а мелкий дождь стучал в стекла монотонно и печально.
Кристина и сестра Маглоар сидели друг напротив друга за рабочим столиком, на котором лежали рубашки, чепчики из толстого холста и другая одежда, предназначенная для беднейших из деревенских детей. Монахиня считала рукоделие лучшим способом, чтобы скоротать скучный зимний день.
Кристина охотно покорилась ее воле; так голова ее могла свободно предаваться своим тайным мыслям в то время, как руки проворно работали иглой. Итак, две неутомимые швеи в течение длинных дней и еще более длинных вечеров этой унылой зимы сшили немало одежды, защитившей многих деревенских детей от ветров и морозов.
Внешний облик Кристины сильно изменился. Загар сошел с ее лица одновременно со здоровым румянцем. Бледность и некоторая худоба придавали ее чертам то трогательное изящество, которым часто отмечены лица людей глубоко несчастных. Иногда в глубине ее опустевших черных глаз вспыхивал отблеск какого-то далекого пламени, но тут же потухал. Ее наряд соответствовал всем требованиям моды, хотя оценить ее старания в этой области было некому. В пустынном замке сидела девушка в прекрасном шелковом платье, с напудренной высокой прической и душой, полной неизбывной печали.
Временами, впрочем, какое-то подобие прежней живости возвращалось к ней. Сейчас она прервала свою работу и с поднятой иглой в руке слушала, нахмурившись, важные известия, сообщаемые ей ее почетным конюшим. Кавалер де Моньяк стоял перед ней, докладывая обо всем, что ему было известно. Он заметил признаки раздражения на лице своей госпожи. Кавалер уже раскаивался в своей откровенности, которая произвела на мадемуазель де Баржак такое сильное впечатление. Он жалел, что не смог скрыть от нее новостей, но неизменная правдивость и гордость не позволяли ему держать что-то втайне от госпожи.
— Повторяю вам, кавалер, — сказала Кристина тоном, который заставил вздрогнуть сестру Маглоар, — это один из тех нелепых рассказов, которые выдумывают от скуки люди в это холодное время. Вы верите этому совершенно напрасно. Повторяю вам, это невозможно! Если бы это было правдой, — тут она запнулась, — я умерла бы тут же!
Ее слова так напугали сестру Маглоар, что она отбросила свое шитье и сказала так резко, как не выражалась никогда ранее:
— Мосье де Моньяк, вы что утратили разум? Зачем вы рассказываете этот вздор мадемуазель де Баржак! Над вами подшутили, а вы мало того что поверили, так еще и напугали бедную Кристину!
Эти слова оскорбили щепетильного дворянина. Он вскинул голову и произнес напыщенным тоном:
— Ваше счастье, что вы женщина, сестра Маглоар, и вдобавок еще и монахиня!.. Но я думаю, что вы скоро убедитесь, что со мной нельзя шутить! А если б кто-нибудь попробовал это сделать, будь он простолюдин или человек дворянской крови, у меня есть шпага, чтобы потребовать удовлетворения от дворянина, и палка, чтобы наказать дерзкого простолюдина. Потрудитесь этого не забывать, любезная сестра!
Но эта пылкая речь пропала даром; ни монахиня, ни графиня не слушали кавалера, дворянская честь которого сейчас волновала их меньше всего, да и раньше, честно говоря, тоже не особенно заботила.
Однако сам де Моньяк остался этой речью доволен. Кристина, по-прежнему ушедшая в свои мысли, наконец тихо проговорила:
— Отвергая возможность опасности, ее не уменьшишь. Простите, кавалер. Повторите то, что вы сейчас сказали. Действительно ли жеводанский зверь убит вчера вечером в Лабейсерском лесу, в трех лье отсюда?
— Я не могу дать вам честное слово дворянина. Я не был свидетелем этого; я ограничусь точным повторением слов сторожа Жерома. Сегодня утром в кабаке лесничий из Лабейсера объявил, что зверь убит. Он погиб вчера вечером от выстрела охотника, который его подстерегал в течение нескольких часов. Пуля, говорят, попала в самое сердце. Смерть страшного зверя несомненна, ему отрубили голову и правую ногу, чтобы выставить в качестве трофеев. Вот — слово в слово — то, что мне было рассказано. Впрочем, не угодно ли вам позвать Жерома и расспросить его самого?
— Это лишнее. А имя… имя охотника вам известно?
— Лабейсерский лесничий не мог дать никаких сведений на этот счет; он только заметил, что счастливого охотника сопровождало много людей, которые вели себя, как его слуги, следовательно, он должен быть кем-то благородного происхождения.
— А намерен ли он… — Она была не в силах договорить.
— Мне кажется, что отрубленная голова и лапа предназначаются для человека, которому необходимо доказать, что зверь действительно убит…
— Видимо, мне предстоит увидеть голову этого страшного зверя, — с горькой улыбкой произнесла Кристина. В ее глазах снова вспыхнули отсветы далекого пламени — и тут же погасли: — За кого же я выйду замуж? Кем может оказаться этот охотник? Кто из наших соседей дворян способен убить жеводанского зверя?
— Да мало ли у нас охотников!
Моньяк стал перечислять всех соседних дворян, которые в то или иное время охотились на зверя. Мадемуазель де Баржак слушала его внимательно и, казалось, ждала одного имени, которое не было произнесено.
— Это все? — нетерпеливо спросила она. — Я знаю, что есть еще охотники, о которых вы не упомянули. Почему вы не назвали человека, которого не хотите больше никогда видеть в этих стенах? Это может быть он? Могу ли я сделаться женой того, кого ненавижу?
— Есть слухи, что барон де Ларош-Боассо и друг его Легри вернулись в окрестности Меркоара несколько дней тому назад; но я уверен, что это ложь, они далеко отсюда.
Кристина облегченно вздохнула.
— Мне все равно, кто это сделал, — сказала она тихо, — но было бы слишком обидной насмешкой судьбы, если б это сделал он…
Кавалер де Моньяк хотел было что-то сказать, но сестра Маглоар опередила его:
— Конечно, это не он. У барона сейчас много других дел. Недавно у нас был проездом посланный от его преподобия фронтенакского приора. Он останавливался в замке на днях, чтобы собрать необходимые сведения. Цель его поручения состояла в том, чтобы отыскать барона де Ларош-Боассо и пригласить его от имени королевского комиссара и его преосвященства епископа Алепского в Фронтенак, где должно произойти оглашение второй части духовного завещания покойного графа де Варина. Так как посланный не проезжал обратно, надо полагать, что он встретился с бароном и с ним вместе уехал во Фронтенак. Вчера должно было состояться оглашение завещания; стало быть, барон де Ларош-Боассо находился в аббатстве в то самое время, когда в Лабейсерском лесу убили жеводанского зверя.
