Поселенцы, конечно, были вне себя от ярости. Представители правого крыла моей партии в смущении почесывали затылки, пытаясь понять, куда меня занесло. На самом деле мои взгляды не изменились, это страна изменилась. В своих долгих беседах с Шароном мы снова и снова обсуждали тот факт, что так продолжаться больше не может. Переговоры застряли, израильское общество застряло, весь мир застрял и наблюдает за нами, будто смотрит фильм ужасов, в котором кровь забрызгивает экран через каждые несколько сцен.
Разъединение – уход Израиля из Газы – началось в тех беседах с Шароном. Это была его идея. Я же сделал возможной ее реализацию. В недалеком будущем разъединение будет стоить мне политической карьеры.
Глава 56
Когда я использую слово, – сказал Шалтай-Болтай презрительно, – оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше».
Мы думаем, что слова – это просто слова, что они не так важны, как дела. Но это не так. Слова – это всё, без них не было бы ничего. Библия – это просто слова, Великая хартия вольностей – просто слова, как и «Капитал» Маркса, речи Черчилля и то, что произнес Бен-Гурион, провозглашая создание независимого еврейского государства. Слова изменили мир больше, чем бомбы, пушки и все вооружения вместе взятые.
Если мне будет позволено добавить свое имя где-то на полях этого славного списка, так только за то, что одно произнесенное мною предложение предотвратило разрушение тысяч домов в секторе Газа и человеческую трагедию, которая могла запятнать нашу страну навсегда.
Бытует мнение, что это был мой крик души, вырвавшийся, когда я уже больше не мог сдерживать себя. На самом деле я продумал и спланировал это, как Шалтай-Болтай, и даже знал заранее, какой будет реакция.
Май 2004 года выдался напряженным.
В начале месяца Шарон вынес свой план одностороннего разъединения на голосование членов партии «Ликуд», но, вопреки прогнозам, получил поддержку только сорока процентов голосов. Шарон был зол – особенно на своих помощников, пообещавших ему легкую победу, и сказал мне, что не намерен отступать. Он взял первоначальный план, сделал в нем несколько незначительных изменений и объявил, что выносит его на голосование в правительстве как «Новый план разъединения». Это был типичный маневр Шарона: он знал, что это обман, мы все знали, что это обман, но ему было все равно – у него была цель, а мнения всех остальных он считал незначительным препятствием, которое нужно убрать с дороги бульдозером.
Несколько дней спустя, 18 мая, в ход пошли другие бульдозеры. Израильская армия вошла в Рафиах в рамках операции «Радуга», и тяжелые Д-9 начали сносить дома местных жителей, чтобы расширить Филадельфийский коридор, буферную зону между Газой и Египтом, контролируемую Израилем. В тот вечер я пришел домой рано, включил телевизор и увидел, как старая слепая женщина, которую зовут Хадиджа, ползала среди развалин своего дома в поисках своих лекарств.
Я вспомнил бабушку Эрмину. Я не думал ни об армии, ни о том, что всегда считал, что ничто нельзя сравнить с Катастрофой. Я думал только о том, что чувствовал бы, если бы эта женщина была моей бабушкой. Мне вспомнилась история с бомбежкой в Сирии. Почему же я, заместитель главы правительства, ничего не знал о намерении войти в Рафиах? Ведь я отвечаю за то, что происходит в этой стране. Я не могу снять с себя эту ношу – будучи министром, я разделяю ответственность за эту старушку на развалинах своего дома.
Я пришел на встречу с друзьями в кафе «Базель», охваченный волнением. Там сидели Ольмерт и Дан Маргалит. Пока охранники стояли на тротуаре, а любопытные прохожие смотрели, как мы пьем капучино, я рассказал друзьям о том, что видел по телевизору. Они покачали головами и сказали: «мерзко» и «это ужасно», что почему-то разозлило меня еще сильнее.
– Самое страшное, – сказал я им, – это когда злодеи творят злодеяния, а хорошие люди молчат. Молчание хороших людей – важная часть трагедии. Тот, кто молчит, несет ответственность за происходящее почти такую же, как совершающий злодейство.
Они молчали и смотрели на меня как на человека, который говорит банальности. Мое раздражение перерастало в ярость.
На следующий день на заседании правительства я взял слово.
– Вид старой женщины, ползающей на четвереньках в поисках лекарств, напомнил мне мою бабушку, – сказал я и откинулся в кресле, ожидая бурной реакции. Она не заставила себя ждать.
– Это слишком сильные слова, которые не следовало произносить, – сказал Шарон. – Они граничат с подстрекательством.
Даже министр обороны Шауль Мофаз, известный своей невозмутимостью, на этот раз вышел из себя.
– Такое высказывание в отношении армии Государства Израиль неприемлемо, – кричал он. – Я прошу тебя взять свои слова назад.
Я покачал головой, и тогда к перепалке присоединился министр здравоохранения Дани Навэ:
– Моих бабушку и дедушку с пятью детьми в Венгрии выгнали из дома, как и твою семью, и отправили в лагерь Биркенау. Любая аналогия с теми временами неуместна.
Однако, в отличие от них, у меня было двенадцать часов на то, чтобы подготовиться к схватке.
– Я не сравнивал Израиль с Германией и нацистами, – настаивал я, – а сказал, что нет оправдания страданиям, причиненным беспомощной старой женщине.
Как и следовало ожидать, все еще долго продолжали кричать и поносить меня (это была единственная часть заседания, попавшая в средства массовой информации), но затем все успокоились и, как я и надеялся, состоялся серьезный разговор об операции в Рафиахе и ее гуманитарных поледствиях. Министры внезапно обнаружили (к своему ужасу), что армия без согласования с правительством запланировала снести в Рафиахе три тысячи домов. Медленно, но верно корабль изменил курс, и в конце заседания было принято решение остановить снос домов. Не только палестинцы, но и израильтяне оказались избавлены от зрелища сотен старушек, ползающих на коленях среди развалин, которое показали бы на экранах телевизоров всего мира.
Что же со мной случилось? Неужели я превратился в мягкосердечного левака? Конечно нет. Я был и остался патриотом Израиля, который смотрит на жизнь через призму еврейской судьбы. Именно поэтому меня все больше беспокоит характер и облик этой страны. Многие говорят «надо задать им жару», но не задумываются о том, сколько детей умрет и сколько слепых старух лишится дома. С таким подходом можно одержать победу в одном бою, в другом тоже. Но война неминуемо будет проиграна.
Израильское государство было создано не для того, чтобы мы приняли моральные стандарты радикального исламизма. Я не готов быть арабом, думать как арабы, стать таким же жестоким, как некоторые из них. В долгосрочной перспективе мы сможем выжить в борьбе с миллионами окружающих нас мусульман, только если будем нормальным западным государством, гуманным и свободным. В краткосрочной перспективе нам следует сдерживать иногда наше желание отвечать ударом на удар. Это болезненно, но необходимо.
Несколько дней спустя мне удалось лучше сформулировать эту идею – в письме, которое я вручил старшему внуку Йоаву, когда он уезжал на Марш жизни в Освенцим. Мы были очень близки и при любой возможности убегали – он из школы, а я от своих дел в правительстве, – чтобы вместе пообедать.
