– Достопочтенный Джалиль Аль-Хакк, должен вам сообщить, что с хазретом неладное. Если я не ошибаюсь…
– Что-что? – спросонья, стряхивая с себя сон, промычал лекарь.
– Если я не ошибаюсь, он не дышит.
– Кто?
– Тот, чьим дыханием дышали все мы.
– Когда? Когда вы это обнаружили? – наконец сообразил Джалиль Аль-Хакк.
– Только что. Пару минут назад.
– Будите мавлоно Сабира, а я немедленно осмотрю больного… Если он, конечно, еще болен…
Вскоре оба лекаря уже жужжали над телом усопшего. Растревоженные нукеры, сбросив полудрему, с разинутыми ртами наблюдали за происходящим, соблюдая тишину.
«Все так просто, будто умер обыкновенный человек», – подумал в досаде мирза Искендер. Ему захотелось выбежать на площадь перед дворцом, протрубить громко в карнай и закричать во все горло: «Вставайте! Он умер! Он сдох, ваш поганый царь Тамерлан!» Но вместо этого секретарь великого эмира отправился туда, где находился любимый внук Тамерлана Халиль-Султан, который после подавления бунта, устроенного Султан-Хуссейном и Султан-Мухаммедом, полностью распоряжался в Кок-Сарае и негласно считался главным претендентом на самаркандский престол в случае смерти великого Тамерлана.
Красавица лужичанка, не так давно ставшая наложницей Халиль-Султана, потягиваясь своим роскошным телом, с какой-то иронической усмешкой смотрела на мирзу Искендера. Сам внук не сразу понял, зачем надобно подниматься в такую рань, покуда Искендер впрямую не объявил ему:
– Ваше высочество, обстоятельства таковы, что, скорее всего, ваш дедушка, Султан-Джамшид Тамерлан, этою ночью предстал пред троном Всевышнего.
По пути в покои Тамерлана Халиль-Султан все же поинтересовался:
– А это точно смерть? Лекари засвидетельствовали кончину?
– Я более чем уверен, – ответил Искендер. – Все признаки налицо. И он несколько раз тайком жаловался мне, что и впрямь умирает. Думаю, на сей раз это никакая не уловка. Хотя…
Он вдруг отчетливо вспомнил, что трупный запах, исходивший от Тамерлана за все время его болезни, вчера почти исчез, а сегодня исчез полностью.
– Что «хотя»? – спросил Халиль-Султан.
– Всякое может быть, – пожал плечами мирза Искендер.
– Вот видите…
Очутившись около смертного одра, Халиль-Султан выслушал полный отчет лекарей, который сводился к тому, что, по всей вероятности, великий из великих и впрямь скончался – дыханье и пульс не прослушиваются, сердце не бьется, глаза закатились. Но все-таки в конце доклада прозвучало то же самое «хотя». Венецианский еврей Ицхак бен Ехезкель Адмон выразил сомнение, что «в данном случае вполне возможно, что мы имеем дело не со случаем lе-thalis, а со случаем lethargus»[121]. Выяснив, что означают эти латинские слова, Халиль-Султан задумался и наконец вынес решение:
– Если бы умер простой человек, то следовало бы поступить так, как поступают в обычных случаях. Но пред нами не простой смертный, а самый великий человек в истории после пророка Мухаммеда. Быть может, даже более великий, чем халиф Али. А потому не следует спешить с его похоронами. Надо подождать, покуда появятся бесспорные признаки разложения. Прошу всех присутствующих до тех пор не разглашать слухов о смерти измерителя вселенной. Точнее, это не просьба, а приказ! А теперь оставьте меня наедине с дедом.
Глава 46. Послы короля Энрике покидают Самарканд
В это тревожное утро, 18 ноября 1404 года, Руи Гонсалес де Клавихо объявил рыцарю Гомесу де Саласару, что он подлец и должен с оружием в руках ответить за свои грязные проступки. Поводом к ссоре двух благородных донов послужило и впрямь весьма легкомысленное поведение личного гвардейца короля Энрике – расшалившийся дон Гомес предпринял попытку соблазнить наложницу дона Гонсалеса, юную афганку Гульяли, и был застигнут личным писателем кастильского короля на месте преступления.
– Драться? Извольте, я готов! – кипятился дон Гомес. – Мне, правда, кажется, что из-за такого пустяка…
– Трус! – выпалил в лицо дона Гомеса дон Гонсалес.
– Что?! Я трус?! Вот моя шпага! Где мы будем сражаться?
– Прямо здесь и сейчас!
Уже нападая на своего внезапно приобретенного соперника, Клавихо подумал о том, что и впрямь, должно быть, слишком разгневался, будто речь шла о чести какой-нибудь очень благородной дамы, но было поздно – поединок начался и надо было драться.
Дон Гомес успешно отразил все атаки дона Гонсалеса и вскоре сам перешел в нападение. Просторная комната Синего дворца превратилась в арену сражения. Кувшин с вином, разрубленный надвое нечаянным ударом клинка писателя, выплеснул на стол и на пол свое содержимое. Дон Альфонсо пытался урезонить дуэлянтов, взывая к их благоразумию и христианству. Наложницы пищали, разбежавшись по углам в неподдельном ужасе. Кровь брызнула из щеки дона Гонсалеса, пораненной мечом дона Гомеса. Неведомо, чем бы все окончилось, если бы в эту минуту не прозвучала жесткая команда:
– Немедленно прекратить!
Приказ был отдан столь строгим тоном, не терпящим возражений, что драчуны, тяжело дыша, опустили свои мечи и уставились на человека, произнесшего эти слова по-испански. Пред ними стоял высокого роста чагатай богатырского телосложения с лошадиным лицом и свирепостью во взгляде. Он сказал:
– Меня зовут Карво-Туман Оглан. Я назначен новым послом великого Тамерлана к королю Кастилии. Я не терплю подобных шуток, а кроме того, я прислан сообщить вам, что мы немедленно выезжаем из Самарканда. Прошу вас скорее собираться в дорогу.
– Что все это значит? – спросил дон Альфонсо. – Где Мухаммед Аль-Кааги? Почему такая спешка?
– Мухаммед оказался предателем, – отвечал Карво-Туман. – Его ищут, и как только найдут, он предстанет перед судом и будет обезглавлен.
– Какой ужас! – всплеснул руками магистр богословия. – Но мы не поедем, не повидав на прощанье сеньора Тамерлана.
– Вас никто и не спрашивает, хотите ли вы или не хотите ехать, – резко заявил Карво-Туман. – Это приказ самого сеньора Тамерлана, который повелевает вам немедленно покинуть пределы нашей столицы. Ясно?
– Насколько мне известно, – вступил тут в спор дон Гомес, – сеньор Тамерлан тяжело болен…
– Это вас не касается! – перебил его Карво-Туман.
– Ошибаетесь! Касается! – рявкнул дон Гомес, и стало очевидно, что сейчас одна дуэль перерастет в другую.
– Простите, уважаемый Карво-Туман Улглан, – вмешался писатель короля Энрике, неправильно произнося часть имени этого несимпатичного человека, которого никак нельзя было сравнить с почтительным Мухаммедом Аль-Кааги, – но дон Гомес прав. Болезнь вашего государя нас очень касается. Сеньор Тамерлан был столь любезен с нами, что мы не имеем никакого права покинуть его столицу в то время, как он болен. Это было бы невежливо, непочтительно. Мы обязаны дождаться либо его выздоровления, либо, простите, кончины, дабы засвидетельствовать свою скорбь на похоронах и поминальной тризне.
