Ставгар же и сам не мог объяснить, что на него нашло, но знал лишь одно — стреляющая из лука чужая невеста была для него чем-то сродни юношеской грёзы. Но полюбил он не её, а женщину на площади, сидящую в пыли подле мёртвого бэра, окружённую требующими её крови селянами… Она не плакала, не искала защиты, но, вскинув голову, смотрела на окружающую её толпу с таким выражением, какое могло бы быть разве что у легендарной Вранки — эта Владетельница предпочла смерть в огне, чем сдачу на милость убийцам её мужа… И Ставгару тогда показалось, что он, глядя на чистое, но в то же время отвердевшее от горя лицо молодой женщины, видит перед собою не селянку, а ожившую легенду. Та же Либена, в которую он когда-то был влюблён, казалась рядом с Эркой не урождённой Высокой, а её жалким подобием, ведь вместо гордости у неё были лишь спесь и капризность…
Смерть Ирко стала между Ставгаром и Эркой преградой, которую, казалось, было невозможно преодолеть, да и первую же попытку примирения Славрад испортил на корню своим замечанием… Позже их было немало — приятель то и дело говорил Ставгару, что все селянки одинаковы и его зазноба ничем от них не отличается. Если Ставгар и дальше будет ходить вокруг неё кругами, то вскоре увидит её замужем за каким-нибудь зажиточным селянином… Если бы Славрад оказался прав, то, возможно, Бжестров бы, увидев развенчанную грёзу, остыл — всё бы повторилось в точности так, как и с Либеной. Но Эрка не собиралась замуж, не набивала себе в глазах Высокого цену, и Ставгар прикипел душою как к ней, так и к её дочке…
Ну, а когда он увидел Эрку той ночью — с распущенными косами, с точно сияющей изнутри кожей, ему в первое мгновение показалось, что он видит перед собою саму Лучницу, и лишь след от ожога подтвердил: перед ним не призрачная мечта, а живая женщина, сокровище, которое он теперь никому и никогда не уступит!..
Воспоминания о той ночи немедля перевели мысли Бжестрова в другое русло: во время столкновения с Коршуном ему в какой-то момент показалось, что подаренный Эркой оберег стал вдруг обжигающе горячим — наваждение было хоть и сильным, но коротким, и в круговерти сражения Ставгар позабыл о нём… Но теперь, вытащив из-за ворота заговорённую монету, он с удивлением увидел, что ещё недавно блестящее серебро потемнело, став почти чёрным…
— Ты даже не представляешь, как тебе сегодня повезло! — Подняв голову, Ставгар увидел стоящего у входа Кридича. Колдун же, ещё раз взглянув на потемневшую монету, покачал головой. — Кабы не оберег, ты б на своей шкуре испытал, на какое колдовство способен Амэнский Коршун, и я вряд ли смог бы тебе помочь…
— Колдовство?.. — Ставгар нахмурился, пытаясь выявить в воспоминаниях о бешеной круговерти боя те, что предшествовали нагреву монеты, но ничего, кроме непонятного выкрика пробивающегося к нему тысячника «Карающих», вспомнить так и не смог. Кридич же шагнул к нему и протянул руку.
— Позволь взглянуть…
Бжестров нехотя отдал ему оберег, и колдун, покрутив монету в руках, устало улыбнулся.
— Жив твой оберег — на совесть его Энейра сделала… Единственное, что теперь нужно, это новые силы в него вдохнуть, ведь на щит против амэнского колдовства весь его запас ушёл…
Ставгар согласно кивнул. Он уже не раз имел возможность убедиться в силе данного ему оберега, но боялся потерять даже не его, а само воспоминание об Энейре, так что никогда не разлучался ни с монетой, ни с платком.
Кридич же, ещё несколько мгновений повертев оберег в пальцах, отправил его в карман, а увидев мгновенно нахмурившиеся брови Бжестрова, лишь головой покачал.
— Завтра с утра получишь своё сокровище таким же, каким оно и было, — этой ночью я верну ему силы…
Ставгар, поняв, что его невольный порыв не остался незамеченным, на миг опустил глаза, но потом, совладав с собою, вновь взглянул на Кридича.
— Как Славрад?..
На лице колдуна вновь мелькнула слабая улыбка:
— Твоему приятелю надо было сделать гербом не хорька, а ужа, потому как он даже из лап смерти извернётся…
— Значит, я могу его навестить? — Ставгар поднялся на ноги, но Кридич, остановил его:
— Не сейчас — пусть спит. С утра навестишь…
Бжестров же, услышав очередное напоминание о завтрашнем дне, печально усмехнулся.
— А до того ли мне будет следующим утром, Кридич? Амэнцы от своего не отступят…
— Им же хуже… — Кридич на миг лукаво прищурился. — Хотел я эту новость для совета приберечь, но всё же скажу теперь: к нам обходными путями гонец от Милодара пробрался. Завтра вскоре после рассвета он будет здесь с тремя тысячами и сможет амэнцам в спину ударить, а уж пару часов мы против Коршуна продержимся…
Ставгар, услышав о подмоге, тряхнул головой и расправил усталые плечи:
— После такого известия… Конечно продержимся!.. — В этот раз улыбка Бжестрова была светлой — дневная усталость и горькие размышления уступили место с каждым мгновением крепнущей надежде…
Олдер
Олдер ещё раз окинул хмурым взглядом собравшихся в палатке военачальников: у Дорлина левая, висящая на широкой перевязи рука взята в жёсткие лубки следующими за войском лекарями. У сидящего рядом Ревинара сквозь полотняные, стягивающие лоб бинты снова проступила кровь — он медленно цеди;! смешанное с настойкой красавки вино, пытаясь не пропустить ту грань, на которой и боль уймётся, и мысли останутся ясными. Обычно Ревинар любил подчёркивать не только свою колдовскую суть, но и свою нечувствительность к боли, и если теперь он всё же взялся за настойку, это означало лишь одно — крейговцы приложили его знатно!..
В общем, собравшиеся на совет амэнцы выглядели неважно, и даже взявший сейчас слово Келрад, хоть вроде бы и не имел явных повреждений, всё равно смотрелся не лучше покойника…
Свои раны Олдер не считал — царапиной больше, царапиной меньше… Главное, что болотную корку, казалось бы намертво приставшую к нему, удалось отскрести, но вот настрой собравшихся в палатке воинов ему не нравился…
— У нас погибло немало людей — отряд Дорлина почти уничтожен, остальные тоже потеряли не менее четверти своих бойцов… Это искупает лишь то, что у крейговцев потери не меньше. Сейчас они прижаты к болоту — мы можем перестроить войска и атаковать на рассвете. Ударить в центр всеми силами… — В голосе Келрада то и дело проскальзывала сталь, и Олдер, слушая его, чуть заметно сощурился: он был бы и сам не против обрушиться на крейговцев — ударить железным тараном тяжёлой конницы, смять, раздавить и добраться-таки до прячущегося за спинами воинов труса, лишь по недоразумению именуемого Владыкой…
Сердце Олдера желало схватки, но разум твердил иное — крейговцев уже не застать врасплох. Притиснутые к болоту, они будут обороняться с ещё большей яростью и упорством, чем это было сегодня, и положат немало амэнцев… Стоит ли голова Лезмета таких потерь?.. Олдер, что бы о нём ни говорили, ценил жизнь своих воинов — особенно тех, кто уже был закалён огнём и сталью… Таких бойцов не достанешь из рукава и не создашь мановением руки — смена им вырастет далеко не сразу, так стоит ли ещё больше обескровливать и так уже понёсшее немалые потери войско?..
