Чем пьянее я становился, тем крепче делалась моя уверенность в том, что я не позволю себе заниматься любовью со своей партнершей по танцам без разрешения ее мужа. Я ощущал это так ясно, будто некий голос нашептывал мне таковую мысль на ухо.
— Что вы любите делать по вечерам? — спросил я, поглаживая ее спину. Мой голос казался мне необычайно чувственным.
— Вязать.
— Ифигения у Еврипида, вдали от родины, в стране варваров, говорит, что больше никогда не услышит звука ткацкого станка, ткущего войны богов и титанов. В этом принципиальное отличие варварства… скромное ткачество титанов…
Ораторское усилие истощило меня вконец. Кто-то подхватил меня под руки, кто-то пригнул мою голову, чтобы я безопасно сел в машину. Когда я открыл глаза, оказалось, что я лежу на диване в доме своего родственника и смотрю на однокрылого ангела с отбитым носом. Первая моя мысль была о пенсионерах и об итальянцах, с которыми я познакомился вчера вечером. Они нравились мне, как и прежде, но жизнь их была мне не по вкусу — смесь традиционализма и нервозности, слишком мало прелести и полное отсутствие спонтанности, плавности.
Днем я прилепил к окну карточку Рути, и широкая прозрачная клейкая лента выглядела как вода под микроскопом — всякие кружочки, палочки и волокна плюс отпечатки пальцев.
Я в жизни не вешал никаких фотографий ни на окно, ни на стену, да и на стол не ставил, как, впрочем, никогда не было у меня часов, кольца и тому подобных вещей (разве что коралл с отбитыми веточками), и потому теперь, стоя у окна, я испытывал мучительное чувство, словно приклеивание карточки было замаскированной ложью. Познакомившись с Рути, я ни разу не почувствовал непреодолимого желания дотронуться до нее, как то было с Элен. Возможно, что-то отозвалось во мне из-за сходства, лепка ее лица на фото позволяла мне представлять ее в образе другой женщины.
Я был знаком с Рути не больше пяти месяцев. Ее прежний друг, которого я видел однажды на дневном киносеансе, показался мне скучен — достаточно было взглянуть на его затылок с расстояния восьми рядов. Выслушивать ее отца, расположившегося в «его кресле» под торшером и изрекающего свои «мнения» и «соображения», было равносильно одной из тех дурацких и невыполнимых задач, которые служат испытанием сказочному царевичу, отправившемуся на поиски своей суженой. История ее матери…
Возможно ли, что все это значило для меня гораздо меньше, чем видеть ее лицо? Я мог различать под юбкой или платьем, как на рентгене, очертания ее длинных ног, их светящиеся в темноте мышцы.
Не исключено, что ее вид, ее улыбка придавали моему существованию определенность. Хотелось проспать много часов кряду, чтобы сократить ожидание, но сон мой был неглубок и полон обрывочных сновидений…
Несколько лет спустя жена Карло, Tea (Доротея?), сделалась понятной даже мне. Но в те дни ее молчаливость казалась мне чудаковатой, как и ее пустая улыбка, появляющаяся на лице без видимой причины. По прошествии лет ее «боттичеллиевские» волосы и одежда в народном стиле придавали ей сходство с Дюймовочкой. За выпавшими на мою долю в ночном клубе точными движениями медсестры крылись пассивность и пренебрежение общепринятыми условностями. Резкие перемены ее настроений казались отражением моего собственного характера. А в минуты бездействия Tea выглядела так, что одного твоего слова, одного верного взгляда, казалось, было достаточно, чтобы эта странная Руфь встала и последовала за тобой, куда бы ты ни пошел, словно одурманенный лебедь. Все это влекло и отпугивало. Или вправду бывают такие свободные люди? И вправду ли эта легкость — как листок, как перышко — признак свободы?
Через два дня после вечера «Зорзо» мы поехали в Остию: Tea с Карло, мой родственник, Пиама и я. Набродившись вволю среди невысоких руин, которые после гигантских развалин Рима действовали успокоительно, Tea сказала, что хочет показать мне один особенно любимый ею дом. Мы отделились от остальной компании, но Tea пребывала в дремотном состоянии и шла себе вперед, пока не остановилась возле полукруглых железных перилец.
— Это и есть тот дом? — спросил я.
Tea, подобная белому цветку, не проронила ни слова
— Можно мне поцеловать тебя? — спросил я.
На миг в ее глазах вспыхнули искры, но она отрицательно покачала головой. Ее опиравшаяся на перила рука сжалась с такой силой, что побелели суставы. Я наклонился и поцеловал ей руку, но Tea оставалась безмолвной и недвижимой.
Назавтра я случайно встретил ее в магазине англоязычных книг. В то утро она была особенно привлекательна, приветливо болтала со мной и несколько раз коснулась рукой моего плеча.
— Почему мне нельзя видеть тебя не только случайно? Почему я должен ждать, пока мой кузен предложит отправиться на прогулку? Скажи, где тебя подождать… Приходи ко мне в гостиницу, а может быть, у тебя есть какая-нибудь подруга…
Tea рассеянно улыбнулась и сказала:
— Разве ты не ждешь приезда своей невесты?
— Я жду приезда своей невесты.
— И тебе требуется помощь, чтобы подсластить горечь ожидания…
— Прости, Tea, — проговорил я неспешно, хотя так и кипел от злости, — какую книгу ты ищешь? Может быть, я могу помочь?..
Вечером я стал расспрашивать о ней своего родственника, но тот лишь устало улыбался и понимающе кивал, как будто перед ним сидел взрослеющий мальчик.
— Римский воздух будоражит твою кровь, — заметил он.
— Обними она меня — и я, кажется, так и растаял бы на месте.
Мой родственник только рассмеялся в ответ.
— Я даже позвонить ей не могу. Она говорит, что не любит «таких звонков».
— В выходные откроется какая-то выставка, там ты сможешь ее встретить.
— Когда я сюда приехал, я думал, что увижу вас разок-другой, не более. Оказалось, вы настоящий друг…
— Время покажет, — ответил он.
На открытии выставки Tea вышла со мной во двор и сказала:
— Рим мешает мне, он давит на меня, связывает, пробуждает стыд и отчуждение. Поезжай куда-нибудь и позвони мне оттуда.
— И ты приедешь?
— Ну конечно, приеду, что за вопрос?
— Поцелуй меня.
— Теперь не время целоваться.
— Всякое время — время целоваться, — возразил я.
Она склонилась и поцеловала меня в кончик носа и в левую щеку.
Утром следующего дня я был в гостинице на берегу озера Тразимена и позвонил Tea. В ее голосе слышалось смущение. Я назвал отель и сообщил номер телефона и своей комнаты, хотя в том не было необходимости — отель был почти пуст.
— Я буду там вечером. Как ты себя чувствуешь?
Внезапное подозрение охватило меня, и я попросил ее повторить название отеля и мой телефонный номер. Воцарилось долгое молчание. Я снова сказал название гостиницы и заставил ее повторить номер, цифра за цифрой.
