Вид у него был самый решительный, неприступный. Подбородок выпячен вперед, глаза ощупывают каждого проходящего мимо мужчину. Не поверил, что мы с Моховым уже над Атлантикой. Догадался, что это мы были утром в Гластонбери. Посчитал по времени, возможно, установил Мохова по отпечаткам пальцев в его пансионе — в общем, понял, что я блефовал. Рано я ему позвонил, лучше было из Штатов это сделать. Спешил Мохова обезопасить, а себя подставил.
Но Осборн кого ищет, Мохова? Он действительно думает, что я попытаюсь сегодня же вывезти его из страны? Меня-то он как может узнать? Я похолодел. Он же догадался тогда, что я был в маске! То есть он на лицо и смотреть не станет. А мой рост и комплекцию он знает.
Уже этого достаточно, чтобы Осборн меня остановил — не важно, иду ли я в демократическом потоке или в ручейке статусных пассажиров. Я бы точно проверил. И почему бы я на его месте действовал с исключительным рвением — у меня бы тоже было чувство, что меня провели. Вежливо попросит паспорт. Он у меня настоящий, но я же не могу притвориться немым? А голос выдаст меня с головой.
В этой аховой ситуации у меня оставалась только одна надежда. Я шел в компактной и достаточно живописной группе. Я ведь девушкам, эскортирующим Спиридона в этой поездке, должного внимания еще не уделил, может, и напрасно. Все, как на подбор — лучше большинства фотомоделей, которые, как правило, худышки, или актрис, которым не обязательно быть ослепительно красивыми. Даже если вы старый больной гей, вы будете пялиться на них как на выдающееся произведение природы и индустрии красоты. А деликатно ведет меня под руку, энергично жестикулируя второй рукой, гигант в белом костюме, заполняющий половину прохода. И грохочет он на сто метров вокруг нечто очень далекое от повседневной жизни.
— Ведь что самое интересное! — Спиридон даже поправил усы, чтобы я смог подготовиться к основному откровению. — Гайдн, который относился к Моцарту, как к сыну, уже договорился, чтобы тот смог перебраться работать в Лондон. Англичане всегда умели ценить великих немцев: Гендель, Иоганн-Христиан Бах, теперь вот Гайдн. А кем Моцарт к тому времени стал в Вене? Никем!
Я собирался было возразить по поводу заказанного ему «Милосердия Тита», но вовремя вспомнил, что голос меня выдаст. Просто обернулся к Спиридону. Главное ведь, не смотреть на Осборна: по глазам профессионал меня на раз считает. А так, почему я должен был заинтересоваться какой-то личностью, присматривающейся к пассажирам?
Я даже перестал слышать, что продолжал выкрикивать этот буйный меломан. Вот мы поравнялись с Осборном. И ничего. Миновали его. Повернется ко мне? Нет. Мы входим в рукав. Сейчас? Чемоданчик мой загрохотал по стыкам. Окликнет в спину? Я ведь через десяток метров исчезну из его поля зрения. Нет, не остановил. Знаю, знаю: чтобы быть незамеченным, нужно выделиться. Что, и сейчас прокатило?
Тем не менее, датчики у меня на спине оставались в режиме тревоги. А потом переместились на грудь, когда мы со Спиридоном уселись рядышком в широченные кожаные кресла первого класса. Красавицам своим он сделал неопределенный жест: рассаживайтесь, мол, как знаете.
— Шампанского? — на весь салон прогрохотал он.
— Я бы даже выпил виски, — сказал я подскочившей стюардессе. — Чистый, безо льда и содовой. Э-э, двойной.
Спиридон продолжал отдавать распоряжения стюардессе и своей свите, а я все ждал. Вот появится сейчас в проходе Осборн, и что? Вот он, я — прямо перед ним.
Но не успел я выпить виски — второй уже, первый как-то незаметно проскочил, — как самолет запечатали. Стюардессы с командиром корабля отработали свои спичи по поводу безопасности предстоящего полета и удовольствия, которое мы от него получим (правда, посмотрите, развлечения ради, как правильно надеть спасательный жилет, если вы окажетесь в воде среди полярных льдин). Наш пузатый «Боинг» уже выруливал к взлетной полосе. Что, вправду пронесло?
Я снова стал в состоянии слушать Спиридона. А у того рот все это время и не закрывался.
— И как это все объяснить? — Он впился в меня своими большими, выпуклыми, блестящими, как маслины, глазами. — Моцарт живет в четырехкомнатной квартире. Не очень большой — 145 квадратных метров, но на бельэтаже и в самом центре города. Он продает лошадь, на которой он ежедневно совершал прогулки, лишь за три месяца до смерти. Бильярд — за месяц до смерти. Это не умирающий в нищете забытый гений. Тогда вопрос: как же он дошел до такой жизни?
Спиридон, подняв брови, замер в актерской паузе.
— Констанца, насколько я помню, тратила, не считая, — рассеянно произнес я, пытаясь вернуть на место одну мысль, застрявшую у того выхода на посадку.
— Нет, — Спиридон налег на меня плечом и задрал вверх палец. — Объяснение может быть только одно: Моцарт был игроком. Он все продувал в карты!
Самолет вырулил на взлетную полосу, повернулся и задрожал, набирая энергию для разгона.
— Смелая гипотеза, — признал Спиридон. — Но она все ставит на свои места. — Он потянулся и счастливо посмотрел на меня. — Ну, может быть на свете что-либо более захватывающее?
Мы с ревом, чуть подскакивая на стыках, понеслись по бетонным плитам.
— Нет, — сказал я.
Я искренне сказал, я действительно так считаю. Надо будет купить потом эту книгу профессора Литтона.
Сергей Костин, 2013
