— Не так всё гладко. Вам, Андрей Андреевич, придётся из этой ситуации выбираться, — напомнил Самоваров.
— Опять вы за своё! — застонал Смирнов. — Пугаете разоблачением, а оно погубит не только меня. Чёрт со мной! А Ирина, которая знала и молчала! Покойную Марину Петровну, о которой ученики до сих пор вспоминают со слезами, ославят как организатора подлога. Я не намерен всю вину брать на себя. Семья Шелегиных лишится покоя и стабильности. Кому всё это нужно? Вы с вашим умом просто обязаны остановить назревающий скандал!
Самоваров удивился:
— Как остановить? Не я же всё затеял. Куда девать правду?
— А туда, где она и была — к чёрту! Пусть останутся мне эти два многострадальных произведения. В конце концов, я их прославил. Я их люблю! Заметьте, я не стал пользоваться магией известного имени, чтобы кропать и пропихивать в свет собственные поделки — как композитор я давно умер. Я много лет в дурацком положении, я не чурбан, я мучаюсь по-своему. Что, мало?
Но Самоваров договариваться не собирался.
— Вы знаете, что Шелегин и сейчас сочиняет музыку? — сказал он. — Даша нашла способ её записывать. Так что ничего для вас не кончилось. Убежать по запасной лестнице нельзя.
Андрей Андреевич вскочил с дивана, как кипятком облитый.
— Шелегин сочиняет? Это блеф! Выдумки! — закричал он. — Даша ребёнок невоспитанный, но очень умный и злой. Врёт легко. Значит, этот всё её фантазии? Тогда понятно! Она на бабку очень похожа, вы знаете? Эти глаза шелегинские, синие — громадные и кажутся чёрными. Бес в них сидит! Бабка была чертовка — и эта уже не чертёнок, а чертовка! Зубастая. Не верьте ей! Даже папа её иностранец — и тот чёрт. Тихонький такой, неподвижный, как полено — откуда его музыка, как не от чёрта? Вы сами говорили! Впрочем, враньё. Ничего он сочинить не в состоянии: он овощ, бестолочь. Он умирает!
Самоваров будто и не слышал этой горячей речи. Он безжалостно продолжил:
— Новые вещи Шелегина будут исполняться весной в Вене на фестивале. Я профан, мне имя Гюнтера Фишера ничего не говорит. Но вам, надеюсь, оно известно? Фишер будет дирижировать.
Андрей Андреевич даже присвистнул:
— Это вам Даша наболтала?
— Даша показывала программу фестиваля. Ей кто-то по Интернету прислал.
— Блеф, блеф! — замахал руками Андрей Андреевич. — Подделка! Даша вам и не такую дрянь покажет. На компьютере её дружок Вагнер чего угодно настряпает — техника позволяет. Какой там фестиваль!
Самоваров не стал спорить:
— Хотите верьте — хотите нет. Только лучше бы вам кончить это дело миром.
— Миром — с кем? — почти взвыл возмущённый Андрей Андреевич. — С Вагнером? С сумасшедшей сопливой девчонкой? С дурой рыжей, тоже, кстати, сумасшедшей? С полутрупом, который не говорит и не шевелится? И эта шайка убогих собирается сокрушить мою жизнь? Не выйдет! Если только эти недоумки со не попали в руки человека опытного, сообразительного и жестокого… Господи, не в ваши ли?
Андрей Андреевич даже побелел от ужаса и, тихо ёрзая, переместился в самый угол дивана. Хрустнула под ним деревяшка, уже надломленная сёстрами Пекишевыми.
«Срочно раму диванную ремонтировать надо, не то развалят вещь к чёрту», — подумал Самоваров, а вслух заговорил как можно спокойнее:
— Я в этом деле постороннее лицо. Так бывает — случайно увидел краешек чужой жизни. А вам надо решать, что делать дальше. И нечего меня бояться. Есть кое-что для вас пострашнее.
— Вы, конечно, правду имеете в виду? — догадался Андрей Андреевич. — А правда в том, что не было такого композитора — Шелегина. Кого угодно спросите! Что может в этом смыслить Гюнтер Фишер? Он в Вене сидит. Никакого Шелегина не было! И нет. И не будет. Он очень плох сейчас. Не суетиться надо с фестивалями и Фишерами, а думать, как его спасти, если это ещё возможно. Именно этим я собираюсь заняться — помогать, а не каяться. Реально помогать! Николай Алексеевич, дайте мне слово, что вы в этом дурацком заговоре не при чём.
— Даю, хотя подобные клятвы не в моих правилах, — неохотно сказал Самоваров. — Что мы с вами, в самом деле бразильцы, что ли? Мелодрама какая-то! Непричастен я к венским делам, непричастен!
Андрей Андреевич криво усмехнулся:
— И на том спасибо. Странное дело: люди, которые мне нравятся, всегда как-то ускользают от меня, отходят, теряются по жизни. Вот и вы теперь… Жалко. Мне поначалу казалось… Мы ведь не врагами расстаёмся, правда?
Самоваров не любил подобных сцен. Они казались ему неестественными. Он всегда удивлялся, как их удаётся сочинять сценаристам голливудских психологических драм. Чтоб два мужика, нервно теребя душевные струны и говоря много проникновенных слов, прощались навсегда?
Он ответил Андрею Андреевичу недовольно:
— С чего вы взяли, что мы расстаёмся? За море сегодня едем, что ли? А Рождественский концерт? До него придётся каждый день видеться.
Андрей Андреевич был уже в дверях. Походка у него из летящей сделалась неровной и вялой, как у подвыпившего.
Он оглянулся:
— Я другое имел в виду. Вы разве не поняли? Ну, а если по-вашему на вещи смотреть, тогда до свидания.
Шальная мысль мелькнула в голове Самоварова. Вспомнилась подозрения Стаса, который ищет все концы в психушке. Все мы пограничники… Я дуриков люблю…
Будто спохватившись, Самоваров остановил уходящего гостя:
— Чуть не забыл! Андрей Андреевич, если увидите Витю Фролова, передайте, чтобы он ко мне зашёл. У меня к нему предложение есть по части массажа.
— Хорошо, — кротко ответил Андрей Андреевич и вышел.
Его тихая, печальная улыбка сразила Самоварова даже больше, чем убийственное слово «хорошо». Пока они говорили об Анне, об украденной музыке, о Марине Петровне, Самоваров всё время почему-то думал о Тверитине и уколах. Самые дикие мысли лезли в голову. Увидев, что Андрей Андреевич уходит, и доверительных бесед у них, судя по всему, больше не будет, Самоваров решился на топорную провокацию, древнюю, как мир. И сработало!
Расстроенный Андрей Андреевич либо не сумел быстро среагировать и притвориться, либо не ожидал от Самоварова подобной пакости. Он лишь грустно улыбнулся и признал, что знаком с Витей Фроловым. Самоваров почему-то стало неловко.
«Смирнов ко мне со всей бразильской чувствительностью, а я к нему с подвохом, — подумал он. — Такой вот конец дружбы. Ну и ладно! Главное, Витя-то тут при чём? Как же это всё спутано? Смирнов наследник Тверитина, Смирнов бывал у Щепина и тому понравился. Смирнов знаком с Витей — каким образом? И что всё это значит? Как ни морщись, а значить это может только одно… Нет, немыслимо! А теперь ещё и злая девочка Даша начинает устраивать всё по справедливости, то есть по-своему. Жарко будет!»
Даше было не жарко, а холодно, и очень. Она уже второй час бесцельно бродила вдоль массивной, серой от мороза генерал-губернаторской ограды и наблюдала за прохожими. Сидеть у Самоварова ей показалось скучно. Она надеялась на улице, около музея, встретить Настю. Настя просто обязана помочь ей с этим проклятым разрешением для Вены. Не может быть, чтобы не нашлось какого-нибудь хитрого способа!
