О нет, она не бросилась искать утешения в мужских объятиях, хотя знала, что многие мужчины смотрели на нее с восторгом. Например, на недавнем выезде в Царское Село какой‑то высокий кавалергард уж так пялился, так пялился… Елизавете чудилось, что с той стороны, где он стоял, у нее щека загорела, как будто она слишком надолго повернулась к солнцу.
Она запомнила его, потому что он был очень красив. Это и понятно – в кавалергардский полк брали только исключительных, отборных молодцов! Но красота его была совсем иной, чем красота богоподобного Александра, покинувшего жену ради другой женщины. Этот юноша – на вид ему было лет двадцать пять, не больше, чем самой Елизавете, – был не гордый, не надменный. Он был… добрый. С хищным профилем, с темными, дерзкими губами и еще более дерзким взглядом пламенных черных глаз – а все‑таки добрый. И застенчивый. Когда их глаза встретились, он покраснел, будто невинная девица!
Странно он как‑то смотрел. А может, не странно, а презрительно? Может, он знал, что императрицу бросил муж, – вот и поглядывал пренебрежительно, понимая, что ее, маленькую, тоненькую, невзрачную, совершенно не за что любить. То ли дело роскошная Нарышкина, при виде которой все теряют дар речи! А она… брошенная жена! Ничтожество.
Елизавета постаралась больше не думать о красавце–кавалергарде, как вдруг… как вдруг столкнулась с ним лицом к лицу. На сей раз это произошло не во дворце, а в доме княжны Натали Шаховской. Это была подруга и бывшая фрейлина Елизаветы. Вот–вот она должна была стать княгиней Голицыной, и Елизавета решила навестить ее накануне свадьбы.
— Позвольте представить вам моего кузена, – торопливо сказала Натали, украдкой пихая в бок молодого человека, который при виде государыни превратился в соляной столб. – Это Алексей Яковлевич Охотников. А тебя, Алексис, прошу помнить, что это частный визит. Совсем незачем тянуться во фрунт перед дамой!
Голос Натали дрожал от еле сдерживаемого смеха. Она вообще любила посмеяться, а кузен Алексис был на редкость удачным объектом для насмешек. Вот уже семь лет он живет в Петербурге и находится под присмотром своей бойкой светской кузины. Служит, благодаря протекции ее и ее жениха, в самом блестящем полку, бывает при дворе, однако не разучился столбенеть от робости при виде хорошеньких женщин. А между тем они, увидев его, вовсе не столбенели, а начинали страшно суетиться. Ого, как дамы бегали за ним! Натали это отлично знала – сколько раз ее дружбы вдруг начинали искать весьма знатные особы. И все ради того, чтобы свести знакомство с Алешкою. Ну что ж, он недурен собой, ничего не скажешь. Хотя Натали видела мужчин и покраше. Все дело в этих его чертовских глазах. А он словно и не знает их силы, так и норовит потупить, отвести в сторону. Впрочем… впрочем, от императрицы он их как раз не отводит!
Она почуяла неладное и испугалась, как бы Елизавета, которая последнее время не выносила повышенного внимания к своей особе, не обиделась на Алешку.
— Мадам, не будьте так уж строги к несчастному деревенщине, – сказала она со своей шаловливой усмешкой, против которой, Натали это знала, никто не мог устоять. – Я вот уже седьмой годок пытаюсь его обтесать, да никак не удается. Каким он был воронежским помещиком с тремя тысячами душ, таким и остался. Сам бы он, конечно, ни за что не решился променять милую его сердцу глушь на столицу. Пусть спасибо скажет Пьеру – это мой второй кузен, – пояснила она, – своему братцу. Ах, царство ему небесное! – Натали перекрестилась – без малейших, впрочем, признаков горя. – Пьер не выдержал петербургской сырости. Не сомневаюсь, что Алешка тоже очень скоро заплесневел бы в своем Сенате, где он пристроился на должность регистратора, да, к счастью, нам с князем удалось оказать ему протекцию. Умоляю вас, мадам, взгляните на эту несчастную физиономию. Вдруг да увидите его на параде или в карауле – и узнаете своего знакомца!
— Я уже видела господина кавалергарда прежде и отлично его запомнила, – неожиданно сказала Елизавета. – На выезде в Царское Село, две недели… нет, три недели тому назад.
Она тут же прикусила язычок, негодуя на свою неосторожность, однако было уже поздно. Глаза у Натали стали большие–большие… А глаза Алексея… ого, каким огнем сверкнули они!
И тут же он опустил ресницы, словно испугался смутить императрицу этим слишком откровенным взглядом.
Но он опоздал. Потому что Елизавета уже смутилась. И испугалась куда больше, чем он.
Теперь главное было – удержать себя и не всматриваться слишком пристально в лица кавалергардов, которых она встречала во дворце. Елизавета нарочно опускала глаза, проходя мимо них, она принимала самый неприступный вид, однако она могла бы даже зажмуриться, но каким‑то непостижимым образом видела Алексея. Вернее, ощущала его присутствие. И безошибочно могла угадать, что он смотрит на нее. Потому что, стоило им встретиться, он уже не отводил от нее глаз.
Бог весть сколько это длилось, месяц или больше, но Алексей вдруг исчез. Она украдкой ломала пальцы, искала его взглядом – и не находила. С самой веселой улыбкой, какую только удалось изобразить, спросила у Натали, как поживает ее воронежский кузен.
— Воронежский кузен уехал в Воронеж, – ответила подруга, исподтишка разглядывая побледневшее лицо императрицы. – Мальчонка заболел. Горячка.
И мгновенно лицо Елизаветы запылало так, словно это у нее вдруг сделалась горячка. А Натали подумала, какая же она была дура, когда так настойчиво отсылала Алексея в деревню да еще советовала ему как следует развлечься там с хорошенькими пейзанками. Надо немедленно написать ему, чтобы возвращался! Как можно скорее послать нарочного!
Спустя несколько дней Елизавета возвращалась в свои покои после затянувшегося концерта заезжего итальянского скрипача. Дежурные кавалергарды вытянулись при ее приближении. Елизавета покачнулась, когда увидела около своей двери Алексея.
Он вернулся!..
И снова это ощущение открытого огня, который касается ее лица, стоит им только встретиться глазами.
Она не могла заставить себя раздеться, лечь в постель. Почему‑то бессмысленно высчитывала в шагах расстояние от своей постели до двери, мерила шагами фрейлинскую комнату, которая отделяла ее покои от коридора. Кто там сегодня дежурит? Как ни напрягалась, Елизавета не могла вспомнить даже лица девушки, мимо которой только что прошла.
Она наконец‑то разделась и легла, отпустив горничную. Потом вдруг вскочила и, едва накинув пеньюар, выглянула в комнату фрейлины, хотя могла бы вызвать ее звонком.
— Милая… – нет, не вспомнить фамилию! – я кое‑что забыла. – Она вернулась к бюро, схватила перо, бумагу и написала несколько строк. – Пойдите пошлите человека к Мари Толстой, скажите, что я отменяю нашу прогулку. – Она отчего‑то говорила избыточно подробно. – Мы намеревались поехать кататься тотчас после завтрака, но у меня… я ей после напишу, когда мы поедем.
Фрейлина, которая уже уверилась, что императрица спит, и сама приготовилась прикорнуть в кресле, вытаращила глаза, услышав этот откровенный бред. Да что за беда? Отчего надобно предупреждать графиню Толстую, бывшую фрейлину, о перемене намерений императрицы? А главное, почему непременно нынче же?! Разве нельзя сообщить завтра?
