― Чего это ей падать? Столько лет не падала и сейчас выдержит, ― отмахнулся он. ― Свети-ка лучше мне под ноги!
Он сунул мне в руки фонарь и взялся за лопату. В отличие от меня, безалаберной, хозяйственный Димка свою лопату наверху не бросил.
Работать в низком коридоре такому крупному человеку, как Димка, было не просто. В нем и с пустыми руками трудно было развернуться, что уж тут говорить про лопату! Но он упорно копал и в тишине коридора раздавалось только его хриплое дыхание, звон лопаты о случайно задетый камень, да мое слабое повизгивание, которым я выражала ему свою поддержку. Наконец, Димка выдохся и замер, тяжело оперевшись всем телом на черенок лопаты. Я пристроилась рядом и, воспользовавшись передышкой, посчитала возможным задать вопрос, который мучал всю дорогу:
― Откуда ты знаешь про этот ход?
Он тихонько хмыкнул, взял фонарь и посветил на свою руку. Теперь кольцо было повернуто печаткой наружу и хорошо был виден уже знакомый мне герб с двумя львами и короной.
Я тихонько ойкнула, а Димка спросил:
― Ты так ничего и не поняла? Я ведь специально для тебя вчера о прадеде рассказывал.
― Значит, твой прадед-это тот самый Николай? Брат моей прабабки? Это о нем она писала в дневнике?
― Не знаю, что там писала прабабка, но его действительно звали Николай Головин.
― Значит, ты мой родственник?
― Заметь, очень дальний! ― сурово уточнил Димка.
Я немного поразмышляла, а потом снова полезла с вопросом:
― Только я все равно не понимаю! Откуда ты знаешь про этот ход?
― Ты думаешь, только твоя прабабка питала склонность к эпистолярному жанру? ― насмешливо поинтересовался Димка, а потом посерьезнел и сказал:
― Я случайно прочитал записки деда. Он, знаешь ли, очень тосковал по дому и родным, вот и начал писать воспоминания. Я их на чердаке нашел, когда дом перестраивал.
― Ты приехал за сокровищами? ― осторожно поинтересовалась я.
― Нет, я приехал в гости к Антону. Он давно меня звал, да все времени не было. А тут появился просвет в делах, ну, я и решил махнуть в Москву. И так уж сложилось, что его соседкой случайно оказалась ты, моя дальняя родственница. А о сокровищах я никогда всерьез и не думал! Мне своих денег хватает!
― А как же ручка? Ты, что, ее везде за собой таскаешь?
― Нет, конечно! ― обиделся Димка. ― Чего мне ее везде с собой таскать? Я за ней специально домой летал!
По моему растерянному виду он догадался, что я ничего не понимаю и рассердился от моей бестолковости:
- Когда ты стала нам с Антоном рассказывать про Ольговку, я вдруг понял, что это то самое имение, о котором говорится в мемуарах прадеда. Он ведь там очень подробно описывал и саму "Усладу" и свою жизнь в ней. А когда ты фамилию Головиных назвала, так все сомнения и вовсе отпали! Вот я и сгонял на пару дней домой: записи в памяти освежил и ручку на всякий случай прихватил. Вдруг пригодится! Я тебя за это время уже немного узнал и не сомневался, что ты обязательно ввяжешься в эту авантюру с сокровищами. И видишь, оказался прав!
Вопросы в голове рождались с устрашающей быстротой и, что б окончательно не свихнуться, я поспешила поделиться ими с Димкой. Сначала я задала свой главный вопрос:
― Значит, ты мне помогал потому, что я твоя родственница?
― И поэтому тоже, ― ухмыльнулся Димка.
― А еще почему?
― Потому! Могла б и сама догадаться!
Я замолчала, размышляя, правильно ль поняла его ответ, потом начала снова:
― А твой дед никогда не пытался разыскать своих близких?
― А как ты себе это представляешь? Забыла, какое время было? Да и он уже был не дворянин Головин, а крестьянин Дяденко. Да и где бы он стал их искать? Они, как уехали из имения, так и пропали бесследно!
Я еще немного покрутила в голове все им сказанное и спросила:
― Ты так уверен, что дед поедет с нами на Кубань, потому, что ты его родственник?
― Конечно! Представь себе, любимая внучка выходит замуж! И за кого? За его двоюродного внука, о существовании которого, он даже не подозревал! Ладно, хватит болтать! Надо работать, а то без приданого останешься.
С этими словами он снова взялся за лопату и принялся отгребать землю в сторону.
Наконец, завал уменьшился настолько, что мы смогли перебраться через него на другую сторону.
― Ну- ка, посвети! ― приказал Димка.
Я подняла фонарь повыше и увидела в стене низкую металлическую дверь. Димка ухватился за кольцо, заменяющее ручку, и изо всех сил потянул на себя. Массивная дверь, цепляясь за каменный пол и издавая противный царапающий звук, нехотя повернулась на кованых петлях и медленно отворилась. Димка пригнул голову, чтоб ненароком не зашибить ее, и шагнул через порог. Я вошла следом и остановилась посреди комнаты. Она была точно такой, как ее описывала прабабка: низкие потолки, каменные лавки вдоль стен.
Прямо против меня на широкой скамье стояла большая кожаная сумка с металлической застежкой. Рядом с ней лежала шпага. Тряпка, в которую ее когда-то завернули, давно истлела, но благородный клинок время пощадило. Тонкое лезвие холодно поблескивало в неверном свете фонаря, витой эфес сверкал золотом. Немного в стороне, в углу стоял большой, перетянутый бечевой, рулон. Я тронула ее, и полусгнившая веревка упала на пол, а с развернувшегося рулона на меня глянуло полное лицо мужчины в пышном напудренном парике и бархатном камзоле.
― Это еще что такое? ― изумленно прошептала я.
― Это те самые портреты, которые украли из дома. Помнишь, нам вчера рассказывала хозяйка? ― так же шепотом ответил Димка.
― Значит, это не выдумка?
― Нет, это истинная правда. Прадед Николай, после ссоры с Максом, убежал из дома и спрятался в сторожке лесника. Макс был офицером Красной Армии, Николай стрелял в него, а за подобные поступки тогда ставили к стенке. В записках прадед пишет, что лесник был преданным человеком и скрывал Николая до самого его отъезда на Кубань.
― Но ведь Макс его не выдал! Он сказал, что на него напали бандиты!
― К сожалению, Николай этого не знал!
― Он, что, не сообщил никому из родных, что находится здесь, рядом с домом?
― Он хотел, что бы они побыстрее уехали в Москву. В Ольговке уже становилось опасно. А сам он очень некстати простудился и заболел. Мать и сестра, если бы узнали, что он прячется в лесу, никуда не уехали бы.
Вот он-то и залез в дом, похитил портреты и спрятал их здесь, в тайнике. Дед Николай, судя по всему, был большой романтик, ему казалась кощунством оставлять семейные портреты на поругание. На следующий день после этого он уехал в Добровольческую армию.
